Формирование и эволюция публичности (о книге Ю. Хабермаса)

Обзорная рецензия посвящена первому переводу на русский язык книги немецкого социолога и философа Ю. Хабермаса «Структурное изменение публичной сферы. Исследование относительно категории буржуазного общества». Монография содержит углубленный анализ существа коммуникативной основы социума, который не потерял своей актуальности. Хабермас рассматривает формирование и эволюцию гражданского общества и публичной сферы, историю появления общественного мнения и дает подробный анализ нюансов смысла термина public opinion – opinion publique – öffentliche Meinung.

При личном общении он производит сильное впечатление. Первая и единственная моя встреча с «живым классиком» Ю. Хабермасом произошла 18 ноября 2009 г. после его лекции на философском факультете МГУ им. М. В. Ломоносова. Он цепким взором выделил меня среди осаждавшей его толпы студентов, желавших получить автограф мэтра, энергично поманил к себе кистью и протянул жилистую руку с сухой ладонью. Рукопожатие запомнилось необычной для его почтенного возраста физической силой. Я что-то смущенно бормотал о его умении просто объяснять сложные вещи и что мне хотелось бы получить для публикации текст лекции. (Тут я от желания непременно добыть рукопись явно польстил ученому: на самом деле, мне показалось, что он очень сложно говорил о простых вещах.) «Да-а-а, вам понравилось?», — непосредственно и с явным удовольствием протянул немецкий энциклопедист. И я понял, что обязательно получу желанный текст. Действительно, через полторы недели от его секретаря поступило письмо с разрешением опубликовать текст о мир-обществе, который и вышел в марте 2010 г. в «Полисе». Переводить его было трудно, читать — тоже занятие не из легких. Но терпение читателя многажды вознаграждается.

Книга, о которой идет речь, удивляет своей необычной историей. Впервые она появилась на родине ученого в 1961 г., однако перевод на русский язык впервые сделан только в конце 2016 г. Не менее «герменевтическое» обстоятельство в судьбе книги, прославившей ученого у него на родине, это то, что на английском языке она появилась через 27 лет после первого германского издания. Перевод на русский язык сделан по немецкому изданию 1990 г., до которого монография переиздавалась 17 раз. Дело в том, что предисловие к изданию 1990 г. — очень важная для читателя часть, в которой философ объясняет, что с падением Берлинской стены «„догоняющая революция“ в Центральной и Восточной Европе на наших глазах придала злободневность процессам структурного изменения публичной сферы» (с. 9), и было немыслимо переиздавать в очередной раз книгу без нового, критического взгляда. Новое пространное предисловие помогло преодолеть дистанцию в одно поколение, поскольку изменились вненаучный и познавательный горизонты современной истории, и взгляды самого ученого (с. 10). Поэтому обратим особое внимание на предисловие в связи с тем, что «отбор, статистическая релевантность и сравнительная оценка исторических тенденций и примеров (как при любом социологическом обобщении) представляют собой проблему, сопряженную с рисками» (с. 11).

Ученому удалось преодолеть риски использования вторичной литературы. В этом примечательном труде Хабермас (прежде всего на базе материалов, касающихся Англии, Германии и Франции XVIII и XIX вв.) рассматривает условия и механизмы формирования типа публичности, который «образует исторический фон для модерных форм публичной коммуникации» (с. 15). При этом автор не упрощает проблемы, а делает предметом анализа сосуществование «жизненных миров» (Lebenswelt), образующих ту сложность мира, которая стала лейтмотивом в творчестве не только Хабермаса [Habermas, 2001: 147], но и виднейшего феноменолога Э. Гуссерля (см. [Husserl, 1970]). Он исследует причины появления протосети публичной коммуникации, которая возникает к концу XVIII в. в Британии и в Германии на базе кофеен и клубов. При этом в Германии «читающую публику, выходящую за пределы „республики ученых“, составляют прежде всего граждане-горожане и представители среднего сословия (aus Städtbürgern und Bürgerlichen)», которые в период немецкого позднего Просвещения образуют союзы и общества на фоне увеличения количества библиотек и читальных залов, а это «узловые пункты новой культуры чтения» (с. 11). Едва ли надо пересказывать эту сагу об эволюции публичности. Это надо медленно и тщательно прочитать.

Идеи Хабермаса о публичной сфере получили развитие в работах многих современников, например, недавно ушедших из жизни П. Бергера и Т. Лукмана [Berger, Luckmann, 1971], доказавших, что социальный порядок конструируется и эволюционирует исключительно в результате человеческой деятельности. Э. Гидденс развивает и уточняет хабермасовское толкование публичной сферы, утверждая, что в ее воспроизводстве участвуют правила, которые подчиняются определенным алгоритмам и которые можно описать с помощью математических формул,- «техники или обобщенные процедуры, применяемые в принятии (воспроизводстве) социальных практик» [Giddens, 1986: 21].

При чтении невольно наталкиваешься на «трудности перевода». Например, крайне удивляет замена термина «общественное мнение» на непривычное выражение «публичное мнение» (действительно, если у нас уже есть «публичная сфера», «публичная политика», то, следуя линейной логике, и «мнение» соответственно обязано быть «публичным»). Тем не менее выражение «общественное мнение», со времени выхода в 1922 г. одноименной книги У. Липпмана, насколько закрепилось в нашем тезаурусе, что приобрело неустранимую инерцию и, видимо, в социологической терминологии останется стоять как скала.

Это понятие Хабермас детальным образом рассматривает в книге. Чтобы дополнить полноту картины, сопоставим хабермасовскую интерпретацию слова «мнение» с современными толкованиями. В дефиниции, приведенном в недавно вышедшем словаре Л. И. Скворцова, подчеркивается как частный, так и институциональный характер термина: «Мнение, -я, ср. 1. (книжн.) Суждение, выражающее оценку, отношение к кому-чему-нл., сложившийся взгляд на кого-что-н. (…) 2. (офиц.) Официальное заключение, решение; индивидуальный взгляд на что-л." [Cкворцов, 2017: 1263].

Слово opinion и в европейских языках также обнаруживает некую амбивалентность. Оно восходит к греческому слову doxa. Как утверждают Ж. Делёз и Ф. Гваттари: «Doxa — это такой тип пропозиций, который выглядит следующим образом: дана некоторая перцептивно-аффективная опытная ситуация (допустим, к пиршественному столу приносят сыр), и некто выделяет из нее чистое качество (например, вонючий запах); но, абстрагируя это качество, он сам отождествляется с некоторым родовым субъектом, испытывающим общее для многих переживание (с обществом ненавистников сыра — соответственно, соперничающих с любителями сыра, которые скорее всего любят его за какое-то иное качество)… Мнение — это абстрактная мысль, и в этой абстракции действенную роль играет брань, так как мнение выражает собой общие функции частных состояний. Оно извлекает из восприятия абстрактное качество и из переживания — мощь обобщения; в этом смысле любое мнение уже относится к политике» [Делёз, Гваттари, 1998: 186]. И для внесения более полной ясности в терминологию Хабермаса надо продолжить цитату: «Мнение — эта такая мысль, которая точно соответствует форме распознания: распознания качества в восприятии (созерцание), распознания группы в переживании (рефлексия), распознание соперника в возможном существовании других групп и других качеств (коммуникация). Мнение дает распознанию экстенсионал и критерии, которые по природе своей отсылают к ‘’ортодоксии’’, — истинным является мнение, совпадающее с мнением той группы, к которой принадлежит высказывающий его. Бывают такие конкурсы: вы должны говорить свое мнение, но ‘’выигрываете’’ (то есть сказали истину) лишь в том случае, если сказали то же, что большинство участников. Мнение по самой своей сути есть воля к большинству и всегда высказывается от имени большинства» [Делёз, Гваттари, 1998: 187].

Судя по анализу Хабермаса, мнение из частного превратилось в общественное, пройдя долгий путь трансформаций. Только у Ж.-Ж. Руссо оно квалифицируется как принадлежащее обществу, а не отдельным индивидуумам или келейным группам. Именно великий французский просветитель, утверждает Хабермас, впервые употребил термин opinion publique.

В наше время, когда с появлением социальных сетей эмоции начали доминировать в онлайн-коммуникации, открылся ящик Пандоры, что вызвало regressus ad emotionem, низведя рациональность до базовых эмоций, заменив аргументы на фантомы [Тощенко, 2015]. А эмоциями, как известно, в отсутствие аргументации можно манипулировать гораздо проще (это прекрасно понимал Хабермас). Различие между правдой и неправдой стало терять значение, и возникло «общество постправды», основанное на «альтернативных истинах». Это произошло потому, что, «во-первых, либеральная демократия вступила в полосу развития, когда стали раздвигаться и размываться границы дозволенного; во-вторых, развитие информационных технологий и соцсетей достигло того уровня, когда с их помощью индивиды и малые группы смогли оказывать политическое влияние; в-третьих, сложилось гедонистическое массовое информационное общество (назовем его „новой толпой“), очарованное популизмом, смакующее сенсации и предпочитающее душевный комфорт и простые решения» [Чугров, 2017: 45]. Сознание постправды — это «как-бы-правда», порожденная виртуальной средой «удобная правда» «желаемая правда».

Публичная сфера в эпоху появления и развития новых мультимедиа претерпевает разительные перемены, которые во многом предвидел и описал Хабермас. Появилось принципиально новое «кибернетическое пространство», «виртуальное сообщество» и даже «кибернетический полис», в котором возможно возрождение социальных отношений, свойственных идеализируемому древнегреческому полису [Hitlz, Turoff, 1993: 196]. Но скорее коммуникационное пространство взорвет информационный шок (infoshock), нежели в кибернетическом полисе возникнет желанная атмосфера «электронной агоры», вызванная к жизни верой во «всеспасительную миссию современных СМИ», — считает петербургский исследователь В. Гуторов: «Помимо ностальгии по простоте отношений, присутствовавших в древнегреческих полисах или средневековых городах Италии, в этом убеждении подспудно скрывается мысль о том, что граждане в современных демократических обществах уже на в состоянии спасти себя сами и надежда может быть возложена только на помощь извне, т. е. на технический прогресс» [Гуторов, 2011: 418–419]. Возникло множество предположений, что всесилие социальных сетей связано с упадком гражданского общества и его либеральных ценностей и появлением множества рисков в сложном обществе: «Начиная с творчества Р. Мертона, обосновавшего сетевой баланс функций, дисфункций и нефункций, социологи знают, что современные социальные явления в силу своей сложности просто не могут иметь однозначно позитивную направленность» [Кравченко, 2010: 15]. Стало возможным представить себе движение «современных луддитов», которые пытаются устранить разрушающее порядок влияние «цивилизации сетевых медиа».

Впрочем, тут мы вступаем на зыбкую почву модальной системы отношений, пронизанной, по словам М. Хайдеггера, «релятивностями» и «коррелятами» («для-того-чтобы», «ради-чего, с-чем» схемами) [Хайдеггер, 1993: 88]. Столь же «релятивны», или модальны, контекстуальны и отношения между гражданами и государством, обозначенные Ж. Ж. Руссо и Дж. Локком метафорой общественного договора, которой Хабермас посвятил немало страниц своей книги. Современные исследователи экстраполируют принцип консенсуса, переводя общественный договор и принцип консенсуса в область международных отношений, вычисляют корреляции между влиянием мирового сообщества и отдельных государств: есть «космос предпочтений граждан» и «космос желания суверенного государства войти в международные договоры» [Inoguchi, Lien Thi Quynh Le, 2016: 489].

Хабермас в упомянутой статье, присланной в «Полис», пишет, что «множественность „cовременностей“ указывает на определенную ориентацию на культурную фрагментацию» [Хабермас, 2010]. Значение для нас идей немецкого мыслителя заключается в том, что в эпоху великой миграции в Европу с Ближнего Востока и Африки его гуманистическая концепция призывает нас к консенсусу в межкультурной коммуникации и к высокому порогу толерантности, без чего в сегодняшнем «жизненном мире» неизбежен конфликт различных конфессиональных и культурных ценностных систем.

Структурное изменение публичной сферы: Исследования относительно категории буржуазного общества Хабермас Ю. пер. с нем. 2016 г. 400 Р