Большая история малой страны

Отечественная аудитория всегда испытывала большой интерес к своей самой северной соседке — Норвегии, единственной, пожалуй, из порубежных многочисленных и беспокойных соседей с кем Россия никогда не воевала. Этот интерес усиливается в связи со 100-летием в 2005 г. обретения ею полной самостоятельности, хотя рождение Норвегии как самостоятельного государства можно с полным основанием вести от принятия её Конституции в 1814 г.

Академическая «История Норвегии»¹, опубликованная в Москве почти четверть века тому назад, сохраняет, на наш взгляд, свою научную значимость до сих пор. Однако хотя после ликвидации в 1990-х годах барьеров, мешавших полноценному культурному обмену и поступлению достоверной информации, наши представления и знания об этой стране значительно расширились², они все же нуждаются в дополнениях и корректировке, чтобы соответствовать потребностям нового века.

Новейшие книги по истории Норвегии помогут восполнить существующие информационные пробелы у широкой российской публики и, в конечном счете, внести вклад в развитие международного партнерства и сотрудничества. Это удалось благодаря издательству «Весь Мир», которое открыло свои научно-популярные серии национальной истории. Характерно, что все изданные им в России книги подготовлены национальными авторами. Уже вышли работы по истории Венгрии, Швеции, Исландии, Польши и Германии. Издание рецензируемых книг было осуществлено при неоценимой поддержке фонда NORLA — Norwegian Fiction and Non-fiction (MUNIN).

Первая книга (коллективная работа авторов из Исторического института Университета в Бергене) представляет собой учебное пособие для студентов заочных курсов; в 1992 г. на ее основе государственное норвежское радиовещание организовало популярные радио- и телепередачи. В 1995 г. книга с небольшими сокращениями вышла на английском языке (Norway: A History from the Vikings to our Own Times), теперь она переведена и на русский.

Вторая монография написана профессором Улавом Ристе, экс-директором Норвежского института оборонных исследований в Осло. Внешнюю политику своей страны он рассматривает в широком международном контексте, в ракурсе «Норвегия в мире», а не «Норвегия и мир» (II, с.15-16). Ранее под его руководством было осуществлено фундаментальное шеститомное исследование истории внешней политики, которое получило большой резонанс в стране³. Осознавая, что эта масштабная работа на норвежском языке за пределами Скандинавии будет доступна лишь узкому кругу специалистов, У. Ристе подготовил и в 2002 г. издал однотомный вариант исследования на английском языке, которое, как отмечается во введении, также получило высокую оценку. После такой международной апробации издатели сочли необходимым оставить без изменений эти книги и в русском издании.

Норвежские ученые, питая законное чувство национальной гордости, показали в этих двух монографиях непростой исторический путь своей страны со времен походов викингов до нынешнего процветающего демократического государства «всеобщего благосостояния». Эти книги, как особо подчеркивается в их предисловиях, не предназначены для академического мира, а обращены к широкому кругу читателей. Они построены в основном по хронологическому принципу, хотя из-за сложностей «постконфронтационного» периода последний материал изложен по тематическому принципу.

Показывая главные черты и основные направления развития норвежского общества, авторы первой книги использовали собственный подход к хронологии, приспособив её к норвежской специфике. Если ранее у нас и за границей между средневековьем и новым временем считали английскую революцию середины XVII в., то сейчас используют концепцию раннего нового времени, берущего начало в середине XV в. Её рубежом служат такие явления конца XV — начала XVI в., как Ренессанс, Великие географические открытия, Реформация. К тому же вместо традиционного последовательного изложения в этой работе применён проблемно-исторический метод, который позволил сосредоточиться на главном. Здесь авторы представляют исторический процесс как результат взаимодействия различных факторов демографического, экономического, социального и политического характера, но первичным, на их взгляд, остается социально-экономическое развитие, при этом главное внимание уделено решающему влиянию материальных факторов и среды. К тому же эта книга наглядно отражает особенности норвежской историографии с её особым интересом к вопросам социальной истории, особенно проблемам промышленной политики, развития госсектора, изучения истории города и местного самоуправления.

Кнут Хелле, начав «Историю Норвегии» (часть I: До 1536 г.) ab ovo с описания географического положения и характеристики письменных источников древней истории, говорит о большой предопределённости, зависимости древних людей от наличия естественных ресурсов, топографических и природно-климатических условий (глава 1: Природа и люди, с.19-28). Автор закономерно и вполне оправданно подчеркивает природно-экономическую составляющую как базу и условие генезиса общественного развития. Географическая и природно-ресурсная зависимости и обусловленность общественных процессов действительно имеют для Норвегии особое значение, поскольку с ними связана вся последующая история. Так, например, «корни атлантической ориентации» страны следует искать с 800 г. н. э. (I, с.28), как и слабость аристократии и более «демократичные» социальные условия со времен викингов (I, с.80-81), особое положение церкви в Норвегии с XII в. (I, с.83), определенные зачатки изоляционизма (I, с.88) и хозяйственной морская специализации (I. с. 64), а будущий прообраз общественного договора в королевском «контракте» в периоде позднего средневековья (I, с.97). Именно природно-экономическая составляющая предопределила различия мировосприятия норвежцев и других народов. Нация моряков, обделенная суровой природой, смотрела на море как на свой естественный и безграничный ресурс, как на путь в большой мир⁴ и в то же время как на надежную границу. Поэтому, норвежцы социально-психологически всегда ощущали свою обособленность, удаленность от континента.

Нововведением монографии может показаться отсутствие периода расселения неоантропов, неолитической колонизации Европы и Скандинавии, участия в Великом переселении народов; авторское изложение начинается сразу с эпохи викингов. Без известной экзотики и прежней официально-исторической гордости за древних норвежцев-викингов, вполне адекватно показаны этапы и направления их экспансии.

Улав Ристе со своей стороны в своей книге признает, что «среди историков нет четкого единства мнений относительно целей и задач агрессивной экспансии норвежских королей в этот период» (II. с. 26). Северные народы действительно повлияли тогда на облик всей Европы, в этом сыграли роль личные амбиции, соображения престижа, кровное родство и дружеские отношения между королями и местными правителями. Но на первое место он ставит всё же «обеспечение безопасности всех подвластных им земель от внешних сил», а вторым мотивом служит «расширение торговых отношений» (II. с. 26). «Главными основами господства норвежских королей в регионе Северного моря и Северной Атлантики были, — подчеркивает Ристе,- деньги, получаемые в основном за счет прибыльной торговли, и военная, а точнее военно-морская мощь, создаваемая на эти деньги. Обе эти основы были подорваны во второй половине XIII в.». (II. с. 36). В этом отношении несколько понижен, на наш взгляд, демографический фактор и переселенческая тяга древних норвежцев.

Центральным лейтмотивом первой монографии является обоснование вполне аргументированного тезиса о том, что события в Норвегии представляют собой «часть более глубоких изменений», которые шли «параллельно с общеевропейскими событиями» (I, с.41), «Норвегия, да и вся Скандинавия, вписываются в эту общую схему развития» (I, с. 49). Вместе с тем, сопоставление с европейскими тенденциями сразу же выявило национальные особенности и местные отличия. Так, отмечается, что «узы личной зависимости, пронизывающие европейское феодальное общество сверху донизу, в Норвегии существовали лишь в высших эшелонах — между королем и его вассалами (I, с.79). Своеобразие проявилось при формировании института сословных собраний, королевского, а позднее — Государственного совета (I, с. 91-92). Города не играли особой «освободительной» роли (I, с. 73). Норвежское общество в период Высокого средневековья находилось под более жестким контролем церкви и короны, и куда меньше зависело от аристократии, чем Европа того времени (I, с.81). При отсутствии доходов норвежской монархии, сопоставимых с соседними королевствами, «монархия поручала немалую часть общественных обязанностей городскому и сельскому местному самоуправлению. Так зародилась традиция, ставшая в дальнейшем характерной чертой норвежского государственного управления» (I, с.100).

К вопросу о том, когда норвежцы сформировались как нация, авторы первой работы подходят не сразу, отмечая, что процесс осознания норвежцами своей национальной общности был достаточно длительным и сложным. Создание централизованной монархии прошло, как известно, через усобицы первой половины XII в., которые в норвежской историографии традиционно называются периодом гражданских войн (1134 — 1227 гг.), хотя ни гражданского общества, ни классических его участников, естественно, не было, а борьба велась между конунгами, хёвдингами, вождями и прочими военными и региональными лидерами за власть и политическое объединение страны (I, с. 84). Осознанию норвежцами своей национальной общности способствовали «сокращение расстояний между поселениями, что позволило людям теснее взаимодействовать друг с другом в повседневной жизни» (I, с.49), культурно-просветительская и государственная деятельность церкви, цементирующий норвежское общество (I, с.82-85, 92-103), укрепление «нового верхнего слоя «элиты» (I, с. 115), к тому же «благодаря королевской администрации древненорвежский письменный язык приобрел единую для всей страны литературную форму» (I, с. 118).

Большим достоинством работы уже при освещении начального периода является стремление показать наличие разных подходов и школ в норвежской медиевистике, в частности, по вопросу о структуре общества в железном веке (I, с. 33-37), по проблеме соотношения между поместной собственностью и крестьянским землевладением (I, с. 70-71), относительно оценки экономической роли ганзейских купцов (I, с. 113), причин кризиса в период Позднего Средневековья (I, с. 107- 111). Иногда автор честно признает, что «демографический кризис в Норвегии (после эпидемии чумы в 1347-1351 гг. — прим. К. В.) был особенно глубоким и продолжался особенно долго, хотя убедительных объяснений, почему так произошло, нет» (I, с.107).

От классического хронологического повествования в «Истории Норвегии» фактически отказался и Столе Дюрвик в части II «1536-1814 гг.», когда перешел к проблемному анализу периода нахождению Норвегии в унии с Данией (Швеция в 1523 г. вышла из Кальмарской унии). Несмотря на продуктивность этого метода у него есть и свои недостатки — сужение поля и ограничение масштабов исторических событий того времени. Так, за бортом повествования остались целые эпохи национальной и региональной истории, например, возвышение Швеции и падение шведского могущества, борьба за преобладание на Балтийском море. Однако этот метод позволил сосредоточиться на основополагающих сюжетах и побудил выстроить весь материал, пытаясь ответить лишь на один, но центральный вопрос норвежской историографии: чем явилась уния с Данией для Норвегии и в чем причины её распада?

В стране существуют, признает автор, две школы: «Одни историки рассматривают 1814 г. как естественную кульминацию длительного процесса внутреннего развития, ведущего к политической и национальной независимости. Другие видят в событиях 1814 г. результат вмешательства иностранных держав во внутренние дела по-прежнему прочной датско-норвежской унии» (I, с.138). Отталкиваясь от этих противоположных точек зрения на «датский период» развития Норвегии С. Дюрвик пытается их как-то сблизить. Его вывод представляет своего рода компромисс и звучит так:1. «Норвегия не была „поглощена“ Данией, а наоборот, прошла через трехсотлетний период роста, позволивший ей в 1814 г., когда представилась уникальная возможность, снова встать на ноги. 2. Признавая в целом позитивную тенденцию развития, нельзя закрывать глаза на тот факт, что связь с Данией имела и свои недостатки» (I, с.139).

В некоторых более старых книгах по истории Норвегии обычно подчеркивался инонациональный гнет, чего абсолютно нет в настоящих работах. Политика централизации при абсолютизме, как известно, иногда называется «данизацией», но автор уходит от подобных оценок. Хотя «именно в культурном отношении уния оказала наибольшее воздействие на Норвегию, — заключает С. Дюрвик, — а датский язык стал языком норвежской письменности» (I, с.202).

Интересен, например, его вывод в главе XI (внимание автора сосредоточено на распределении ресурсов, общественных группах и социальной структуре) о том, что «по сравнению с большинством регионов Европы норвежское общество 1500-1800 гг. выглядит эгалитарным» (I, с.171). Анализируя взаимоотношения купцов и крестьянства, он делает вывод, что в отношениях между ними «...не проявлялось особых признаков эксплуатации одних другими». Это было связано, по его мнению, с: 1) отсутствием феодальной или помещичьей эксплуатации (характерной для остальной Европы), внеэкономического принуждения в целом; 2) прочностью экономических отношений, которые базировались на торговле, а не на покупке рабочей силы (с.183-84). Уязвимость этого вывода достаточно очевидна, поскольку торговля сама по себе улавливает часть добавленной стоимости и способствует созданию общественного продукта.

Подводя итог периоду унии с Данией, автор заключает, что «доля Норвегии в доходах государства в течение XVII в. возросла с одной десятой до одной четверти и оставалась примерно на этом уровне вплоть до окончания периода унии, ...всё указывает на то, что государство получало меньше дохода от своих норвежских подданных, чем от датских» (I, с.205). В заключение С. Дюрвик делает вывод о том, что «...Союз распался в первую очередь потому, что за 300 лет норвежское общество численно выросло, обогатилось и приобрело национальное самосознание.... В стране, наконец, возникла правящая элита, которой не существовало в 1536 г. Представители этой элиты считали себя норвежцами, и национальное самосознание, в конечном счете, оказалось сильнее тесных связей с Данией» (I, с.212-213).

У. Ристе рассматривает проблему датско-норвежской унии под иным, главным образом, геополитическим углом зрения. Он подчеркивает, что в период наполеоновских войн высветилось коренное расхождение в позиции двух составных частей Датско-норвежского королевства. В силу географического фактора судьба Дании и, в особенности, ее безопасность от иностранных вторжений была связана с Балтийским морем и континентальной Европой. А Норвегия была развернута к Северному морю и Северной Атлантике (II. с. 53-54). Беспристрастно Ристе констатирует, что «Россия вновь недвусмысленно встала на сторону норвежцев» в ходе конституционного кризиса 1836 г., когда король хотел распустить стортинг из-за требований предоставить ему больше полномочий (II. с. 75-76). В это время современные очертания приобрела сухопутная территория Норвегии, после окончательного урегулирования вопроса о границе с Россией в 1826 г. (II. с. 48). Хотя в вопросе признания Норвегии в качестве суверенного государства Россия опередила в 1905 г. западные державы, Улав Ристе не усматривает в этом большого позитива, поскольку это было связано с её своекорыстными планами «ослабления Скандинавии» и «стремлением развеять возможные подозрения относительно экспансионистских планов» (II. с. 97).

Рольф Даниельсен и Эдгар Ховланн (части III «1814 — 1945 гг.») показали впечатляющие масштабы индустриализации и глубина подъема норвежской экономики в 1815-1875 гг. Население увеличилось с 0,9 млн. в начале XIX в. до 2,2 млн. в 1900 г., даже несмотря на гигантскую эмиграцию с 1865 г. вплоть до Первой мировой войны (I, с. 244-245). Страна приобретала в 1875-1920 гг. современный облик: традиционные отрасли народного хозяйства постепенно уступали место передовой промышленности, торговле и сфере услуг. Одновременно большинство жителей переместилось из деревень в города. Норвегия стала одной из ведущих морских держав мира. Подавляющее большинство норвежцев достигло немыслимого доселе уровня благосостояния и процветания. В ходе этих перемен постоянно росло и значение государства, как организующего фактора развития общества. В экономическом, культурном и политическом отношениях она все больше интегрировалась в мировое сообщество наций. Вместе с тем национальная независимость и политическая свобода в период унии со Швецией стали представлять для норвежцев тесно взаимосвязанные ценности. Борьба за их реализацию стала ключевой темой политической жизни Норвегии в XIX в. Для россиян, например, достаточно актуально звучит признание: «Национализм упрочил свои позиции благодаря обращению к общему прошлому и общей идентичности. Постепенно он стал составной частью преподавания в школе и в высших учебных заведениях. Несомненно, вкусы и культурные идеалы чиновников наложили отпечаток на образ нации, сложившийся в ходе государственного строительства. Тем не менее, такой образ был необходим для формирования национальной идентичности в границах нового государства». Идеалы черпали в истории, так как «образцом для подражания служил античный мир», а «норманнское средневековье как период национального величия» (I, с.239).

Расторжение унии со Швецией, в отличие от предыдущего исторического разрыва с Данией, не вызывает расхождений у норвежских историков. «Конфликт разразился после того, как правительство в 1884 г. было поставлено под контроль парламента. ...Существование унии блокировало развитие парламентской демократии в Норвегии. ... Главное объяснение антиунионистского сдвига в норвежском общественном мнении следует искать в росте национального самосознания народа» (I, с.324). Выработка внешнеполитического курса Норвегии после разрыва со Швецией, как отмечает Улав Ристе, сочеталось с вопросом о монархической или республиканской форме правления. Отцы-основатели (в частности, Ё. Лёвланн — первый министр иностранных дел независимой Норвегии) выступали за тот же политический курс, который почти столетие раньше предлагал Томас Джефферсон для молодого американского государства: активное «участие в международных торговых отношениях, но никаких политических союзов, способных втянуть страну в чужие войны. Это была основа классического американского изоляционизма, призванного теперь стать краеугольным камнем классического норвежского нейтрализма. Побудительные мотивы в обоих случаях можно найти в сочетании ощущения географической удаленности от арены конфликтов между европейскими державами и желания без помех заняться строительством новой государственности» (II. с. 103). «Фирменным знаком» Норвегии, как независимого игрока на международной арене, стало особое сочетание публично декларированного нейтралитета с получением неофициальных «гарантий» со стороны Британии (II. с.109). Дипломатия молодого королевства после 1905 г. начала активно действовать в целях обеспечения принципа юридического урегулирования международных споров и разработки мер по защите торговли нейтральных стран во время войны (II. с.112). Помимо желания укрепить национальный суверенитет в этот период Норвегия проводила политику так называемого «арктического империализма» над прилегающими акваториями, при этом особое место имел архипелаг Свальбард (Шпицберген).

Перекличка времен наблюдается, когда авторы обеих книг касаются следующих проблем: соотношения экономики и политики, о национальном и интернациональном, о роли и движущих силах процесса модернизации. В блестящей главе 17 «Государство чиновников»: золотой век, упадок и крах" показано, как правящие классы Норвегии и их передовой отряд — «чиновники, можно сказать, взяли страну в свои руки и преобразовали ее в соответствии с собственными идеалами». Их главным оружием стали политические инициативы, «разработка практической программы экономических и институциональных реформ» (I, с.271). Перед страной стояли два острых вопроса: «...Как следует реагировать на вторжение иностранного капитала, который может овладеть природными и экономическими ресурсами страны? ...Может ли промышленный капитализм пользоваться в Норвегии абсолютной свободой, или индустриализация страны должна проходить под контролем общества?». Власти и общество после острой политической дискуссии и парламентской борьбы дали адекватный ответ этому вызову — «контроль над капиталом вне зависимости от его национальной принадлежности». Именно «партия „Венстре“ сумела сплотиться вокруг „национально-демократического“ варианта. Эта позиция имела больше всего сторонников среди норвежцев, и не в последнюю очередь среди крестьян» (I, с.327-328).

Развитие политических процессов — укрепление парламентской демократии, переход от двухполярной к плюралистической партийно-политической системе, социальная политика и «муниципальный социализм» Венстре, успешные энергичные действия правительства по «умиротворению» оппозиционных радикальных элементов позволили властям эффективно преодолеть мировой экономический кризис и годы Великой депрессии благодаря проведению либерально-монетаристских и социал-демократических антикризисных мероприятий. «Угроза революции заставила несоциалистические партии и буржуазное общество в целом задуматься над проблемой её предотвращения. В результате были выработаны две взаимоисключающие стратегии». Оборонительная, предусматривающая практические уступки (новый закон о выборах, закон о восьмичасовом рабочем дне в 1919 г.) и агрессивная, нацеленная на применение силы (I, с.353 — 354). «Вопрос о том, каким образом и когда НРП (Норвежская рабочая партия — К. В.) превратилась из революционной партии в реформистскую и национальную, является,- как считают авторы,- одним из самых противоречивых в истории норвежского рабочего движения». Хотя они приводят аргументы, известные нашим историкам (выход её из Коминтерна в 1923 г., «министерский социализм» в 1927-1933 гг., страх партийного руководства НРП перед итальянским фашизмом и германским нацизмом, умеющих увлекать рабочие массы в условиях экономического кризиса), вывод вполне закономерен: «революционная ориентация Рабочей партии была лишь кратким эпизодом в её более чем столетней истории» (I, с. 360 — 361).

Непростые реалии экономической жизни между двумя мировыми войнами привели к необратимым изменениям в хозяйственной и общественно-политической системе страны благодаря увеличению силы национального капитала и повышению степени вмешательства властей в экономику. Возрастающее значение государства в процессе экономического роста было подкреплено его ответственностью перед обществом и ролью регулятора на рынке труда и арбитра социальных отношений. В целом в политическом самосознании норвежцев произошли (для нас опять здесь связь времен и общей проблематики!) существенные перемены: «Вера в свободный рынок и врожденную способность капитализма использовать производительные ресурсы общества с максимальным результатом ослабла, а ход событий склонял к идее заменить „невидимую руку“ рынка государственным регулированием и планированием» (I, с.331). Хотя через полвека маятник качнулся в другую сторону, тем не менее, норвежское государство играло ключевую роль в процессе модернизации.

После масштабных успехов на всех «фронтах» экономической и общественно-политической жизни, которые так убедительно были показаны Р. Даниельсеном и Э. Ховланном ранее, некоторым диссонансом звучит их утверждение о том, что «стране просто повезло, что народ встретил эту катастрофу (Вторую мировую войну — прим К. В.) более сплоченным, чем десятью годами раньше» (I, с.363). Противоречивый межвоенный период был самым бурным периодом внутриполитической жизни страны. «Одним из направлений проекта строительства нации, активно проводившегося в 1920-е гг., было утверждение статуса Норвегии, как равного партнера в скандинавском треугольнике независимых государств» (II. с.147). Осло всё же воспользовалось во время послевоенного урегулирования благожелательным отношением западных держав к Норвегии, обретя суверенитет над Свальбардским архипелагом в 1920 г., за услуги, оказанные её торговым флотом Антанте. «Новый интернационализм» Норвегии в период между двумя войнами, по признанию автора, носил чисто словесный характер (II. с.177).

В противовес общему лейтмотиву первой монографии об общности исторических судеб европейских народов, атмосфера кануна Второй мировой войны представляется У. Ристе совершенно иной. «Для большинства норвежцев Европа была чужой землей, возникновение фашистских режимов в Италии, Германии и Испании, а также неспособность западных великих держав поставить им заслон — все это означало, что Европа скатывается, — по выражению норвежского историка,- к варварству» (II. с.183). Может быть это и так, но к этому списку нужно добавить ещё дюжину про- или полуфашистских режимов. Да и Норвегия, если вспомнить о Квислинге, имя которого стало символом национального предательства для европейцев, и его «Нашунал самлинг», болела теми же болезнями, что и вся Европа. Кто-то видел в наступлении фашизма новое варварство, а кто-то зарю новой эры. Недаром малые демократические страны падали, как созревшие плоды, перед фашистским натиском. Хотя надежда на отдаленное расположение страны от возможного театра войны и вероятность повторения опыта Первой мировой по-прежнему питали норвежский нейтрализм, но ситуация в корне изменилась не только внутри, но и вовне. Главное изменение произошло в геостратегическом положении страны и в планах великих держав в отношении её. В этом, безусловно, большую роль сыграла военно-техническая революция: появление новых средств вооруженной борьбы и, прежде всего, развитие дальней авиации и совершенствование подводного флота. Вера в английский флот и военные гарантии Британии дополнялась уверенностью в правоте политики «умиротворения»: многие предлагали присвоить Чемберлену Нобелевскую премию мира. «Потенциальная угроза со стороны Германии, — замечает У. Ристе, — вообще оставалась за рамками дискуссий» (II. с.194).

Безусловно, черные страницы есть в прошлом всякой страны, но здесь спокойно и откровенно авторы пишут о национал-социалистической партии В. Квислинга, которая хотя была маргинальной в политической жизни (на выборах 1933 и 1936 гг. она получила соответственно 2,2 и 1,8% голосов — I, с.363), однако сыграла роль «пятой колонны» при захвате вермахтом страны (5-6 тыс. норвежцев участвовали в войне на стороне германских вооруженных сил и более 60 тыс. чел. после войны подверглись наказанию за коллаборационистскую деятельность во время войны — I, с.370-371) и в планах её нацификации. Подробно рассказано о периоде «растерянности и пораженческих настроений» в обществе до весны 1942 г., несмотря на героические усилия короля, правительства и военных, оказавших вооруженное сопротивление вторжению фашистской Германии.

9 апреля 1940 г. — дата для Норвегии, как для нас 22 июня 1941 г. Посвятив главу 7 «Война приходит в Норвегию» освещению и анализу причин провала норвежской политики нейтралитета, У. Ристе продолжает обильно использовать цитаты, ссылки и выдержки из речей президентов и прочих государственных деятелей США, но иногда эти параллели нарочито преувеличены или искусственны (II. с.81 102, 116, 177, 183, 203). Нужно всё же отметить, что в первой книге, к сожалению, даже не упомянуто о Петсамо-Киркенесской операции и роли Красной Армии СССР в освобождении северной Норвегии. Итоги и последствия войны, как отмечается, были кардинальными: «Война означала конец норвежской политики нейтралитета. ...Война покончила с безработицей. ...Война означала перелом в благосостоянии людей, покончив с бедностью, которая была уделом многих норвежцев» (I, с. 371-372). Хотя этот тезис фактически оспаривается в последующем анализе.

Выработка политического курса норвежского правительства в изгнании в рамках антигитлеровской коалиции была, как известно, непростым делом для политического руководства. В ходе дискуссии (Хальвдан Кут, К. Й. Хамбро и Арне Урдинг) и борьбы победила линия «атлантической политики». Эта идея — сотрудничества в области обороны в Североатлантическом регионе западных стран была высказана Трюгве Ли почти ровно за семь лет до инициатив британского министра иностранных дел Эрнеста Бевина. Её реализация привела к глубоким последствиям не только для самой Норвегии, но в итоге подписания Североатлантического договора в 1949 г. и для безопасности Запада в целом. Борьба атлантизма с нейтрализмом (иногда автор сознательно ставит знак равенства с изоляционизмом, хотя вряд ли не видит их отличий — см. II. с. 227) протекала достаточно неоднозначно, а порой сложно. Трюгве Ли, как творец «атлантической политики» исходил из того, что «море не разделяет, а объединяет». Он предполагал заключение такого соглашения о совместной обороне в Восточной Атлантике с державами Запада, даже с правом Великобритании и США создавать военные базы на норвежской территории (II. с.222-223).

Короткий и достаточно драматический период перехода от Второй мировой войны к «холодной войне» выписан У. Ристе в главе 9 подчеркнуто отстраненно и нейтрально. Ответ на вопрос об ответственности за развязывание холодной войны и её результаты автор оставляет на усмотрение читателя. Анализируя норвежский курс в конце 40-х гг., который получил в норвежской историографии наименование политики «наведения мостов»⁵, автор ретроспективно признаёт, что её «вряд ли можно назвать успешной» (II. с.260). Норвежская тактика балансирования и «наведения мостов» утратила кредит доверия сторон, поскольку всегда подразумевалось, что страна находится под защитой Запада, выражавшейся в тесных реальных связях с Великобританией по вопросам обороны и безопасности (II. с.262). Отсюда провал переговоров о скандинавском оборонительном союзе, двойственное отношение к режиму Франко, твердые действия и отказ от концепции «совместной обороны» с СССР на архипелаге Свальбард. После прочтения текста невольно приходишь к выводу о том, что если Советский Союз «наводил порядок» в своей зоне влияния и манипулировал Чехословакией и Финляндией, то ведущие державы Запада — США и Великобритания со своей стороны манипулировали Норвегией и другими малыми странами. Как особо отмечает автор, ему, как и прочим исследователям, не удалось до сих пор обнаружить никаких данных, подтверждающих намерения советского руководства по превращению Норвегии в государство-сателлит (II. с.266). По инициативе английского министра иностранных дел Э. Бевина переговоры в Пентагоне о создании НАТО начались «пока Норвегия не пала», т. е. она «стала одним из пусковых механизмов процесса» (II. с.268).

Несмотря на давление Запада, руководству страны удалось отстоять свою «базовую политику» — отказ от предоставления норвежской территории для иностранных военных баз в мирное время «из-за нежелания провоцировать Советский Союз». Хотя вопрос о приемлемости или вынужденной необходимости этой оговорки, на наш взгляд, не до конца прояснён. В целом вопрос о членстве в «региональном оборонительном альянсе вместе с западными державами» власти решили кулуарно, а достаточно острые парламентские дебаты в марте 1949 г. только подтвердили постановления «сплоченного твердого большинства» (II. с.273-275).

В заключительной части IV «После 1945 г.» «Истории Норвегии. От викингов до наших дней» Туре Грёнли пытается обозначить ход событий современного периода и одновременно рассказывать о том, как развивалась национальная историография «послевоенной эпохи». Сначала, по его мнению, норвежские исследователи делали упор на концепцию восстановления, затем на теорию радикальных перемен, и, наконец, на доктрину преемственности, сторонником которой он является. Хотя к началу 1950-х гг. проблемы восстановления экономики и укрепления единства общества были решены, но использование «восстановительной» модели по инерции продолжалось. В эти годы проводилось много кампаний, пропагандирующих повышение производительности, упорный труд, умеренные зарплаты и ограниченные социальные реформы" (I, с. 379). Сторонники теории радикальных перемен связывают феномен двадцатипятилетнего стабильного роста с нахождением у власти Норвежской рабочей партии (НПР). В её курсе, опирающемся на кейнсианскую концепцию, уделялось большое место планированию, высокому уровню инвестиций, приоритетной роли высокопродуктивных и капиталоемких предприятий, повышению производительности труда, рационализации и эффективности производства. Хотя в Норвегии так и не возникла плановая экономика, которая провозглашалась в громких манифестах НРП (причины этого изложены в главе XXV), тем не менее, её усилия в этом направлении имели большое значение для социально-экономического развития страны. (I, с. 395).

Однако согласно теории преемственности, приверженцем которой, безусловно, является Туре Грёнли, основы нового экономического подъёма были заложены ещё в период депрессии 1930-х гг. Мировой кризис разрушил традиционные методы роста, одновременно подготовил почву для развития новых, стимулировал возникновение «общества потребления», а во время германской оккупации произошло накопление капитала и производственного потенциала, активно развивались технологии, были ликвидированы безработица и долговое бремя, немцы оставили объекты инфраструктуры и ряд корпораций перешли в собственность норвежского государства (I, с.399-401). При таком подходе, на наш взгляд, нивелируются качественные характеристики и игнорируются сущностные моменты текущих перемен. «Общество всеобщего благосостояния» было создано во многих странах, но норвежская модель отличалась, прежде всего, особым значением, придаваемым обеспечению полной занятости, определённым эгалитаризмом и приверженностью «принципу всеобщности» — распространению услуг государства на всех, а не только на особо нуждающихся. Самая характерная черта заключалась в масштабном и постоянно расширявшемся государственном секторе (доля ВНП, распределяемого властями всех уровней, с 20% в 1939 г. превысила 50% к 2003 г.) и активном участии государства в развитии общества (I, с.403-404).

Большинство элементов «общества всеобщего благосостояния» имели, как постоянно подчеркивает Т. Грёнли, давние традиции. «Социальное наступление» 1950—1960-х гг. было не первым, а уже третьим по счету (первое — с 1894 по 1923 г., второе — началось с приходом к власти НРП в середине 1930-х гг.) в норвежской истории. Новым явлением послевоенного времени, пожалуй, можно назвать широкое политическое согласие относительно принципов построения общества всеобщего благосостояния" (I, с. 425). Идеи социально ориентированной политики возникли, безусловно, еще до войны, но их конкретно — историческое воплощение произошло благодаря давлению рабочего движения и реализации правительственной политики кабинетов НРП.

Поворотным моментом этого периода стал отказ от «классического» норвежского нейтрализма и переход к активному интернационализму, отмечает в своей 10 главе «На северном рубеже НАТО» Улав Ристе. Вступление Норвегии в НАТО он рассматривается как «переход от позиции стороннего наблюдателя к активному участию в международной силовой политике» (II. с.279), хотя если сопоставить различные модели нейтрализма, например шведскую политику «свободы от союзов», то никакой замкнутости и ограниченности линии Швеции на мировой арене не было и в помине. Напротив, курс Стокгольма приобрел наибольшую активность, пользовался большим моральным весом и получил характеристику как «активный нейтралитет».

Объясняя большое своеобразие курса Норвегии в НАТО, У. Ристе показывает глубинные причины противоречия норвежской политики — отказ от размещения союзных войск и ядерного оружия на своей территории и активное сотрудничество с США, особенно в области разведки. Откровенно изображая масштабы, характер и методы разнообразной разведывательной деятельности против СССР, автор, безусловно, опирался на свой квалифицированный и долголетний опыт работы в Норвежском институте оборонных исследований⁶. Осуждая провокационный характер ряда видов и направлений этой военной деятельности, он освещает бесславный эпизод причастности своей страны к инциденту с американским самолетом-разведчиком У-2, сбитым 1 мая 1960 г. недалеко от Свердловска, «конечным пунктом его маршрута был аэродром в Будё на севере Норвегии» (II. с.297). С нескрываемой гордостью автор заявляет: «Следует признать, что, с точки зрения внешней политики Норвегии в обстановке „холодной войны“, сотрудничество с Соединенными Штатами в области разведки в целом не нанесло особого ущерба ее усилиям убедить Советский Союз в отсутствии агрессивных намерений, а возможно даже — учитывая, что альтернативой являлось повышенная активность союзных разведок в регионе,- способствовало сохранению на Крайнем Севере низкого уровня напряженности в период конфликта между Востоком и Западом» (II. с.304). Всё же, как свидетельствует послевоенная история, это была очень опасная во всех отношениях игра.

Ярким примером конфликта интересов Норвегии и СССР стал вопрос о статусе Свальбарда (Шпицбергена) в 1944-1947 гг., норвежское руководство напугала «лобовая» тактика Молотова, предложившего милитаризовать этот архипелаг на двусторонней основе. «В итоге,- пишет У. Ристе,- 9 апреля 1945 г. правительство выступило с официальным предложением о совместной милитаризации архипелага силами СССР и Норвегии, которое, ухватись за него Москва, означало бы на практике утрату норвежского суверенитета над островами». Хотя советская сторона отложила дело в долгий ящик, «молотовские требования неизбежно вызвали такое потрясение, эхо которого будет отзываться ещё долго и в послевоенные годы» (II. с.236). Не затушевывая проблемные стороны взаимоотношений Норвегии и России (СССР) на протяжении прошедшего века, очерчивая в целом все основные аспекты и проблемы нынешнего состояния двусторонних связей, всё же автор оставляет некие лакуны и недоговоренности, как, например, в «деле Троцкого» в 1930-х гг., строительстве аэродрома на Шпицбергене в первой половине 1970-х гг., в инциденте с военным самолетом в 1978 г.

Внешнеполитический дуализм курса Норвегии являлся внешним выражением не только своеобразного геостратегического положения страны между Востоком и Западом, но и, как отмечает У. Ристе, отражением внутреннего раскола политических сил по вопросам внешней политики. Антиамериканские настроения и оппозицию НАТО в стране питали: 1) «остаточный нейтрализм...на левом фланге» 2) «национал-консервативизм» и изоляционистские настроения в правобуржуазных партиях (II. с.287). Хотя отмечены и внешние источники, питающие эти силы — опасность гонки вооружений и амбициозные планы противоборства с «угрозой коммунизма» США и держав Запада. Однако противоречивость интересов атлантических союзников, как убедительно показывает У. Ристе, наблюдалась и в столкновении западноевропейских планов «создания безопасного мира на началах социальной демократии» (в Норвегии речь шла о плановой экономике в социал-демократическом варианте) с одной стороны, и «американского рыночного либерализма, пусть и в упаковке рузвельтовского «Нового курса», с другой (II. с.318). В целом «раздвоенность поведения» страны в НАТО — нечто среднее между лояльностью и «особой позицией» была, по мнению автора, исторически оправданной и рассматривается им, как «свидетельство успешного сочетания в политике Норвегии готовности к сотрудничеству с жесткой защитой своих особых интересов» (II. с.316). Действительно, развитие внешних связей Норвегии представляет прекрасный и поучительный пример того, как малая страна (это геополитическая категория, а не уничижительный термин!) сумела эффективно и последовательно отстаивать свои национально-государственные интересы не только от противников, соседей, но и от друзей-союзников.

Особую роль Норвегия стала играть в Европе с тех пор, как в конце 60-х гг. были открыты богатейшие энергетические ресурсы на континентальном шельфе Северного моря. Этот фактор, помимо коренного изменения всей хозяйственной национальной структуры, оказал большое влияние на расстановку и борьбу внутриполитических сил страны по так называемому «интеграционному вопросу» — проблеме членства в Европейском экономическом сообществе (ЕЭС). Если в первой книге эта проблема рассмотрена вскользь, то У. Ристе в своей компенсирует этот недостаток с лихвой. После четырёх заявок Норвегии о вступлении в ЕЭС (в 1962 г., 1967 г., 1970 г. и 1992 г.) и неудачных для властей двух референдумов (в 1972 г. и 1994 г.: дважды норвежцы с удивительным постоянством отвергли планы истеблишмента) страна находится формально вне этой интеграционной группировки (II. с.339- 341). Хотя в работе Ристе перечислены причины и показан конфликт интересов сторон (1. экономические противоречия, особенно по вопросам рыболовства и сельского хозяйства; 2. воздействие нефтяного фактора; 3. действенность атлантизма и 4. неясность перспектив ЕС), на наш взгляд, не в полной мере показаны внутренние источники размежевания национальных политических сил, особенно раскол в правящих кругах страны.

В последних двух главах своей работы, где У. Ристе рассматривает принципы, цели и вопросы норвежской внешней политики в конце XX — начале XXI вв., доходчиво и убедительно показано, что у такой богатейшей и благополучной малой страны, находящейся на периферии Европы, как Норвегия, существует целый набор сложных проблем и противоречивых задач. Благодаря «нравственной внешней политике» — помощи развивающимся странам (в 1982 г. Норвегия первой выделила 1% ВНП на помощь развития), миротворчеству под эгидой ООН (с 1947 г. свыше 50 тыс. норвежских военнослужащих участвовало в более чем тридцати операциях по поддержанию мира) и успешному посредничеству в урегулировании различных конфликтов (на Ближнем востоке — Израиль, Египет, Сирия, Ливан; в 1993 г. заключено историческое «соглашение Осло» между руководством ООП и Израиля; а также Судан, Гватемала, Шри-Ланка, Гаити, Колумбия), международной кампании в защиту окружающей среды и «нового экономического порядка» (благодаря Комиссии Брундтланд⁷ была проведена Конференция в Рио-де-Жанейро в 1992 г.), «Норвегия обладает некой «мягкой силой», придающей стране «высочайший авторитет» и статус «гуманитарной великой державы» (II. с.369).

В заключение У. Ристе с гордостью сообщает, что «Норвегия — великая гуманитарная держава» и «игрок-тяжеловес в области усилий международного сообщества по обеспечению мира и безопасности». Однако, чтобы справиться с этой миссией, а главное — «придать четкую и ясную приоритетность расходящимся направлениям, которые привели её туда, где она находится сегодня: нейтралистский путь, миссионерский путь и путь союзных обязательств» (II. с.392 — 393) стране необходимо преодолеть внутренние противоречия.

Первое, как пишет он, состоит в том, что «гражданин — в индивидуальном качестве, или, ...через профессиональные организации — имеет больше влияние на решения общенационального масштаба...» (II. с.374). Вряд ли можно упрекнуть У. Ристе в неприязни к растущей и набирающей силу в мире тенденции демократизации внешней политики, но из авторского анализа хорошо видно, что она создает неудобство властям.

Второе противоречие состоит, по его мнению, в том, что «глубокие разногласия внутри партий и между ними, а также в общественном мнении, вероятнее всего, сохранятся, а, следовательно, результаты любого референдума (по вопросу членства в ЕС — прим. К. В.) в обозримом будущем может быть только отрицательным» (II. с.392). «Оставаясь вне ЕС, Норвегия, возможно, в большей степени сохранит внутреннее самоуправление, но не сможет влиять на внешние факторы своей целостности и процветания» (II. с.374).

Третье противоречие связано с новыми условиями обеспечения безопасности страны: укрепления европейского «центра силы», особенно в связи развитием европейской идентичности в области безопасности и обороны (ЕИБО) и неясности перспектив «самореформирования» НАТО. Таким образом, «двойственная основа безопасности Норвегии — атлантическая и европейская — сохраняется, по сути, в том же виде» (II. с.391). «На сегодняшний день опасения норвежцев лишиться политической „самостоятельности“ препятствуют ее вступлению в ЕС, а союзнические обязательства страны связаны с членством в НАТО» (II. с.394). Понятно желание крупнейшего норвежского историка получить четкие ответы на внешнеполитические проблемы страны и новые вызовы, с которыми она сталкивается, но мировая геополитическая динамика и дипломатия «центров силы» не дает, как представляется, для этого четких оснований. Тем более он сам отмечает, что: 1) «происходящий в Вашингтоне пересмотр политического курса создает чувство неопределенности»; 2) в отношении России «неопределённость в долгосрочном плане сохраняется», «есть нерешенный территориальный спор относительно юрисдикции в Баренцевом море и Северном Ледовитом океане» (II. с.376 — 379). Таким образом, книга У. Ристе дает четкое и ясное представление об особенностях и традициях внешнеполитической стратегии Норвегии, выработке и реализации ее национальных интересов.

Туре Грёнли в своей емкой 26 главе коллективной монографии, озаглавленной достаточно парадоксально «Норвегия — „интернационалист“ поневоле», даже в чем-то конкурирует, а в чем-то дополняет У. Ристе, когда показывает соотношение и роль атлантизма, европеизма и скандинавизма, их конкретное воплощение в международно-политическом курсе Осло. Хотя такое определение — «интернационалист» поневоле" — для Норвегии выглядит достаточно курьезно. Вряд ли найдется ещё такая страна, так же давно и глубоко участвующая в процессе экономической интернационализации: от одной трети до половины ВНП формируется во внешней торговле. Несмотря на формальный статус нечлена Европейского союза экономика Норвегии фактически глубоко интегрирована в хозяйственный комплекс европейской интеграционной зоны, она имеет прочные и обширные неформальные связи (в том числе участник «европейского политического сотрудничества) с Большим Брюсселем. Норвежский морской флот по-прежнему крупнейший мировой извозчик, а по тоннажу — пятый в мире. Только благодаря международному туризму свыше 1 млн. граждан ежегодно выезжают за рубеж и 3-4 млн. иностранцев посещают Норвегию. Знание второго иностранного языка практически повсеместно. Может быть дело в ином: страна (элита, государство, общество) хочет минимизировать негативные последствия глобализации, региональной интеграции в рамках формирующегося «центра силы» с неясными контурами и перспективами и хоть как-то влиять (а может быть в чем-то управлять) этими процессами международного сотрудничества и обмена, тем более у неё для этого, как показало время, достаточно сил и средств.

Динамичное повествование не прерывается в конце «Истории Норвегии», как водится, жирной точкой. Напротив, Т. Грёнли ставит в заключительной главе 27. новый вопрос: а может быть уже пора разделить послевоенный период на ряд этапов, а «послевоенной эпохой» считать 1935-1972 гг.? Для такой постановки вопроса есть, по его мнению, все основания:

1) в 1970-1980 гг. наметился экономический спад и социальная неопределенность (I, с.469-472);

2) «общество всеобщего благосостояния достигло наивысшей точки развития ...и позже проявились признаки его свертывания» (I, с.472);

3) усилилась политическая борьба и политическая дестабилизация из-за достижения к началу 1970-х гг. пределов роста в рамках кейнсианской модели и затяжного кризиса в связи с перенакоплением основных фондов, снижением нормы прибыли и, соответственно, все более острой конкуренцией на мировых рынках. Кризисные проявления общества всеобщего благосостояния совпали с тектоническими международными переменами — «развалом СССР и историческим банкротством КПСС», что привело к сокращению у норвежцев веры в государство и его управленческий аппарат и возрастанию поддержки частного предпринимательства и рыночных механизмов, озабоченностью состоянием окружающей среды, эффективным управлением ресурсами (I. с.476-479). Для Норвегии, как и для всех промышленно развитых стран, возник ряд новых фундаментальных вопросов: куда качнется полит. маятник, каким будет последующее развитие, каково его содержание. Ответов нет, тем самым, вместо точки поставлено многоточие.

История, как доказательно демонстрируют представленные книги — концептуальные учебники, является чем-то б’ольшим, чем просто рассказами о прошлом. Известно, что учебник призван, помимо прочего, воспитывать чувство исторической идентичности. Однако, не пренебрегая научными критериями ради политической доходчивости, как в данном случае, норвежские авторы блестяще справились со своей главной задачей. Разбор показывает, что широкая читательская аудитория в России многое может почерпнуть, знакомясь с тысячелетней непростой историей малого северного народа Европы, в период неподдельного интереса нашего общества к корневым вопросам национального самосознания, истории страны, её культурной и духовной самоидентификации. Для российских историков ещё раз важно посмотреть, как их коллеги на Западе без смягчающих оценок и риторики, успешно ведут поиск национально-государственной, этнической и идеологической идеи, представляют свою историю современникам и передают её последующим поколениям.

Еще раз необходимо выразить признательность издательству «Весь мир», отметить полиграфическое исполнение этих книг и наличие в них крайне необходимых карт, схем и таблиц, другого богатого иллюстративного материала. Перевод книг с английского осуществил М. Л. Коробочкин. Научными редакторами первой книги стали д. и. н. В. В. Рогинский и д. и. н. Т. Н. Джаксон, а второй — д. и. н. В. В. Рогинский и к. и. н. А. И. Петренко.

При общей высокой оценке изданий, они все же не лишины некоторых недостатков. Допущены опечатки, заметны незначительные погрешности перевода: II. с. 45 — «огромный шаг вниз», видимо, «огромный шаг назад»; на с. 378, «угроза Западу со стороны России», видимо, сохраняется.

Больше нареканий, на наш взгляд, вызывает написание личных имен и фамилий: Люнг, а не Линг (II. 310, 351, а вот на с. 353- верно), К. Виллок, а не К. Уиллок (с. 312, 354), Ф. Му, а не Ф. Муэ (с.320). Казалось бы, не должно вызвать затруднений написание фамилии недавнего министра иностранных дел Великобритании Джеффри Хау, хотя его почему-то обозначили как Д. Хоу (с.339). Первую женщину премьер-министра Норвегии Гру Харлем Брунтланд (с. 364-366), у нас официально именовали Гру Харлем Брундтланд. Так же её ближайшего советника, госсекретаря и министра иностранных дел Юхана Ёргена Хольста (с.365), величали не иначе как Юхан Йорген Холст.

Несмотря на неизбежные при такой большой работе издержки, необходимо выразить искреннюю благодарность и заслуженные комплименты в адрес авторов и всех, кто причастен к изданию этих ценных книг о непростой истории нашего самого северного соседа в Европе.

---

¹ История Норвегии / отв. ред. А. С. Кан, М., 1980.

² Следует отметить издание сборника документов «Советско-норвежские отношения. 1917-1955.- М., 1997.

³ Norsk utenrikspolitikks historie. Oslo, 1995. Vol. 1-3; 1996. Vol. 4; 1997. Vol. 5, 6.

⁴ Предки норвежцев, которые с незапамятных времен плавали вдоль западного побережья Скандинавского полуострова, защищенного множеством островов и шхер и служившего древним мореходам хорошим ориентиром, назвали свою землю Nord vegr (Путь на север). От этого впоследствии и произошло название «Норвегия».

⁵ В норвежской историографии существуют разные оценки этого краткого периода 1945-1948 гг. до вступления страны в НАТО: официальные источники подчеркивают, что в это время прорабатывались различные альтернативы обеспечения безопасности страны, в то же время историки из левых кругов отмечают, что правящее руководство тактическими маневрами камуфлировали атлантический курс и давно принятое ими решение о присоединении к оборонительному союзу стран Запада.

⁶ Среди книг Улофа Ристе получивших широкую известность не только в Норвегии, но и в мире необходимо отметить его двухтомное исследование истории норвежской разведывательной службы. В течение многих лет У. Ристе возглавлял Норвежский институт оборонных исследований. В апреле 2003 г. за заслуги в изучении внешней политики и проблем безопасности профессор Ристе был награжден Орденом Св. Улофа.

⁷ Большое влияние на формирование глобальной концепции развития с учетом экологических ограничений оказал доклад «Наше общее будущее», выполненный по заданию ООН Международной комиссией по окружающей среде и развитию под председательством Г. Х. Брундтланд (1987 г.). Целью доклада являлась подготовка глобальной программы изменений в мировом развитии. Выводы и рекомендации этой комиссии получили положительную оценку Генеральной Ассамблеи ООН, вошли составной частью в документы конференции ООН по окружающей среде и развитию, проходившей в Рио-де-Жанейро в июне 1992 г., в частности, в программу «Повестка дня на XXI век».