Первая отечественная комплексная монография о Северной Европе

В научно-страноведческой серии, выпускаемой Институтом Европы РАН, опубликована обширная (32 печ. л.) работа по экономике, политике, социальным отношениям и культуре современной Северной Европы. В нашей скандинавистике (нордистике) у нее нет аналога. Российские скандинависты, эксперты-международники и в целом все, кто интересуются Северной Европой, давно испытывали дефицит подобного издания¹. «...Серьезных, комплексных публикаций на эту тему не было», — пишут авторы в Предисловии к своей книге, имплицитно определяя ее характер. На таком фоне данная коллективная монография видится как уникальная и как своего рода итоговый труд, призванный синтезировать отечественное знание общественной жизни европейского Севера, который с середины ХХ в. привлекает пристальное внимание ученых и политиков мира своими экономическими и, особенно, социальными достижениями, помноженными на общественную стабильность.

Нет сомнения, что при дальнейшей разработке североевропейской тематики в первую очередь к этой книге станут обращаться российские скандинависты, будет она интересна и для обществоведов, занимающихся другими регионами и странами, прежде всего развитыми. Последнее обусловлено тем, что во многих отношениях Дания и Норвегия, Финляндия и Швеция являют собой некие позитивные эталоны для международных сопоставлений, присутствие которых обогащает как страновые/региональные, так и проблемные исследования. Помимо общих для этих государств указанных достижений, назовем конкретно, к примеру, следующие. Для Дании — это оптимальное, по мнению органов ЕС, сочетание гибкости рынка труда и социальной защищенности работников (так называемая датская модель), для Норвегии — национальные фонды, аккумулирующие доходы от экспорта нефти и служащие известной «подушкой безопасности», для Финляндии — ускоренное развитие сектора информационно-коммуникационных технологий, для Швеции — прогресс в обеспечении гендерного равенства. Не говоря уж о знаменитой, но трактуемой весьма разнообразно шведской модели: и как модели общественного развития в целом, и как — социального партнерства, и как — регулирования рынка труда, и пр.

Полезный эффект рецензируемого издания потенциально увеличивается и в силу того, что в последние годы в российских вузах по этим странам заметно расширилась подготовка специалистов и для них оно может стать прекрасной стартовой площадкой. Кроме таких давних кузниц кадров скандинавистов, как МГИМО (У), МГУ, СПбГУ (ЛГУ) и Карельский государственный педагогический университет, теперь есть РГГУ и Поморский университет (Архангельск), выпускники и студенты которых активно сотрудничают с представителями «объектов изучения» в осуществлении совместных трансграничных проектов, обстоятельно рассматриваемых в книге. Она содержит также ряд исторических экскурсов, весьма уместных при характеристике стран эволюционного типа развития, что усиливает ее междисциплинарный характер.

Специфика книги, помимо прочего, в том, что «... положение в регионе и перспективы его развития рассматриваются через призму интересов национальной безопасности России ...» (с. 9). Исходя из этой общей установки, авторы уделили большое внимание приграничному и субрегиональному сотрудничеству, межгосударственному взаимодействию в Евроарктическом регионе, военно-политической ситуации на Севере Европы и т. п. Это может вызвать интерес к монографии со стороны дипломатов, бизнесменов и представителей администраций близлежащих к Финляндии, Норвегии и Швеции российских регионов СЗФО. Словом, вполне обоснованно можно говорить о научно-практическом значении рецензируемой работы.

Вместе с тем Северные страны, и прежде всего Швеция, интересны для обществоведов не только и не столько своими отдельными специфическими характери-стиками, сколько их системной совокупностью, часто именуемой моделью общественного развития. В данном регионе она выделяется в первую очередь наиболее об-ширным в мире набором государственных социальных гарантий и стоящей за ней — опять же, самой масштабной, относительно страновых ВВП, на Западе — редистрибуцией национального дохода. Иначе говоря, на Севере Европы степень участия государства в социально-экономической жизни очень высока.

Еще две характерные черты развития региона — инновационная ориентация, а также прогресс демократии и гражданского общества. Этому посвящены специальные главы, что надо поставить в особую заслугу авторскому коллективу. Вообще, круг рассматриваемых в книге вопросов очень широк — от рыболовства и лесоводства до кинематографа и оперы. Невозможно откликнуться на все отображения общественной жизни региона, данные в монографии. Объектами оценки мы выбрали те из них, что проблемно-тематически наиболее соответствуют нашим специализациям. Мы не будем уравновешивать комплименты и нарекания. В целом расцениваем книгу как почти универсальную² (в указанном выше смысле) и долгожданную. В интересах общего для скандинавистов дела постараемся высказать больше критических соображений и замечаний.

Вначале — по поводу упоминающегося в Предисловии «геополитического окружения Северной Европы». В нем поясняется, что под регионом Северной Европы имеются в виду Дания, Исландия, Норвегия, Финляндия и Швеция. Там же предлагается понятие «новая Северная Европа»: названные страны, государства Балтии, «Россия в лице ее северо-западных регионов», Польша и Германия, «во всяком случае их районы, примыкающие к Балтике» (с. 9–10). В гл. 1 «Место Северной Европы в современном мире» говорится о «Севере Европы», который включает, помимо Скандинавских стран и Финляндии, «... государства Балтии, а также Германию и Польшу, во всяком случае их районы, непосредственно примыкающие к Балтийскому морю ...». Появляется вновь, но в несколько ином написании «Новая Северная Европа», в которой «... и Россия с ее северо-западными территориями рассматривается ныне как неотъемлемая и перспективная часть ...» (с. 41). Таким образом, сначала речь идет о собственно («малой») Северной Европе и о «новой» («большой»), а впоследствии — о первой из них плюс «Север Европы» плюс Северо-Запад России.

Вряд ли есть смысл в этой «трехчленке», которая с непонятной целью обособляет Россию (точнее — ее Северо-Запад) и в которой «Север Европы» в данной авторами ему расшифровке оказался в конечном счете лишним звеном, запутывающим читателя. Так, гл. 5 носит название «Многообразие форм многостороннего сотрудничества на Севере Европы», что, исходя из приведенного выше определения последнего, должно бы исключать Россию из субъектов такого сотрудничества. Тем временем РФ в этом сотрудничестве, как и показано в данной главе, — активный участник. Во избежание смешения указанных геополитических понятий мы будем использовать как эквиваленты обозначения «Северная Европа» и «Север Европы» применительно к Скандинавским странам и Финляндии, а «Большая Северная Европа» (БСЕ) — по аналогии с «Большим Ближним Востоком» — к широкому ареалу, именуемому в книге «Новой Северной Европой». (В последнем обозначении, если нет разъяснений, «новая» может пониматься в первую очередь как «обновленная».)

И еще одно соображение в связи с терминологией, относящейся и к «малой», и к «большой» Северной Европе. Дисциплину, комплексно изучающую расширенный «новообразованный» регион, А. С. Кан предложил именовать нордистикой (в отличие от скандинавистики, охватывающей только Скандинавские страны). Возможно, более верным было бы назвать ее евронордистикой, полагая в будущем нордистику как дисциплину, объемлющую также Арктический Север Азии и Америки.

То, что интерес к Арктике с ее огромными углеводородными и иными богатствами растет и что ей при благоприятном развитии международных отношений суждено стать зоной интенсивного межгосударственного сотрудничества, не подлежит сомнению. И в этом плане упомянутая гл. 5 — весомый вклад в становление евронордистики в указанном здесь ее толковании. Выход авторов за пределы традиционно понимаемой Северной Европы, анализ ее проблем в европейском контексте можно всячески приветствовать, тем более что рассматриваются вопросы, имеющие непосредственное отношение к реализации национально-государственных интересов России.

Готовность к углубленному сотрудничеству на просторах БСЕ выразилась в ряде региональных, субрегиональных и трансграничных инициатив: «Северное измерение» (СИ) ЕС, Совет Баренцева Евроарктического региона (СБЕР), Совет государств Балтийского моря (СГБМ), «Арктическое окно». В их рамках был введен в действие механизм кооперации стран БСЕ, реализуемой на внеинтеграционной основе через программы и конкретные проекты (с. 58–59). Можно констатировать, как это делают авторы, определенный прогресс в указанной кооперации после создания названных институтов и механизмов. Однако наличие упомянутых органов межгосударственного сотрудничества не привело все же к качественному улучшению связей и взаимодействия партнеров. Они по-прежнему имеют разное представление о состоянии, направлениях развития и конечных целях разнородных трансграничных сношений.

Хотя торгово-экономические и прочие контакты РФ с ее северными соседями нарастают, диалог между ними в последние два—три года (особенно по линии НАТО, Евросоюза, ПАСЕ, а тем более ОБСЕ) буксовал. Неблагоприятный фон для развития данного сотрудничества в этом отношении создавали: торможение заключения нового рамочного документа РФ—ЕС (идущего на смену Соглашению о партнерстве и сотрудничестве 1997 г.), задержки ратификации Евроконституции, события в связи с провозглашением независимости Косово, российско-грузинская война в Южной Осетии, газовый конфликт РФ с Украиной и пр. В последнее время несколько окрепшая и более уверенная в своих силах Россия готова к активному продвижению своих интересов и в зарубежной БСЕ (в частности, при защите русскоязычных неграждан Латвии и Эстонии), что, естественно, настораживает наших европейских соседей.

В блоке международно-политических проблем (гл. 5 и 6) заметно стремление авторов уйти от привычных подходов и сложившихся штампов. Они пожелали вести дискурсивный анализ от проблематики сотрудничества к проблематике безопасности, от многосторонних связей к двусторонним отношениям, а не стандартным образом: вызовы/угрозы—интересы—решения. Однако такой ракурс, думается, несколько исказил соотношение во внешнеполитическом и внешнеэкономическом курсе Северных стран ролей двусторонней и многосторонней дипломатии в пользу последней. К тому же сгладилось ранжирование этих многосторонних контактов. Ведущая тенденция развития межгосударственных связей в Европе — интеграционная, особенно коммунитарная линия в рамках динамичного Евросоюза — в значительной мере ушла на задний план при анализе относительно скромных многосторонних форм сотрудничества в СБЕР, СБГМ и программе СИ. Доминирующий в международно-политической сфере наших северных соседей интеграционный комплекс ЕС оказался непроизвольно поставленным чуть ли не вровень с прочими институтами межгосударственных связей, даже с Арктическим советом.

При этом рассмотрение в монографии их деятельности не до конца проясняет вопрос о соотношении северного регионализма, регионализации, трансграничной кооперации, «северного сотрудничества». Все это затрудняет выяснение роли и места Северной Европы в процессах европейской интеграции, выявление основных закономерностей, движущих сил и механизмов, а также специфики интернационализации и глобализации как в Северной Европе, так и на всем пространстве БСЕ. Почему при примерно общем уровне интеграционной зрелости (понятие, введенное Ю. В. Шишковым) своих национальных хозяйств Северные страны следуют разными курсами в отношении ЕЭС/ЕС и еврозоны как его части? Влиятельные элитные группы и широкие общественные слои продолжают отстаивать суверенную роль национального государства, опасаясь, по-видимому, свертывания его — более широких, чем в остальной Европе, — социальных функций и обязательств. Для них понятие «интеграция» означает развитие связей с мировым сообществом в целом, а не непременное присоединение к какой-либо его институциональной структуре.

Однако и политический, и экономический климат Северного региона, как и почти всего Старого Света, определяется прежде всего наличием интеграционного комплекса ЕС. На внутрирегиональную торговлю североевропейских государств приходится около 1/5 их внешнеторгового товарооборота, тогда как доля в нем других стран — членов Евросоюза составляет 56—81% по экспорту и 58—80% по импорту (с. 163). Отсюда наглядно видны соотношение и удельный вес этих макрорынков для скандинавских государств и Финляндии. Евроинтеграция — доминирующее направление национально-государственного курса и практики не только государств — участников ЕЭС/ЕС, но и большинства остальных европейских стран. Более того, евроинтеграция — реальный и усиливающийся фактор формирования большинства норм и параметров жизни их граждан. Под этим углом зрения содержание параграфа «Северная Европа и интеграция: превратности отношений с ЕС» гл. 5 воспринимается как недостаточно отражающее общеевропейский контекст интеграционных процессов. К тому же, несмотря на известные успехи интеграции в рамках Евросоюза, между его государствами-членами, в частности между северными и державами ядра, имеются серьезные расхождения и противоречия. Эти и многие другие вопросы состояния и перспектив развития евроинтеграции на Севере Европы не получили, к сожалению, адекватного освещения в рецензируемой книге.

Касается это, в частности, функционирования программы СИ, СБЕР и Арктического совета. При всей неоднозначности реализации программы СИ надежды на ее автономное развитие на базе трансграничного сотрудничества скорее увядают, чем крепнут. Хотя институционально СИ уже не программа ЕС в чистом виде (а на равноправной основе Евросоюза, Норвегии, Исландии и России), практика свидетельствует о значительном влиянии на нее установок и акций Большого Брюсселя. Политическая роль СБЕР значительно шире, чем СИ, особенно в контексте развития политики добрососедства с Россией (с. 352–353). Призывы авторов повысить роль Арктического совета за счет как сугубо внутрироссийских усилий (разработки федеральной целевой программы, формулирования региональной политики РФ — с. 372), так и активизации и расширения акций на международной арене вполне разумны и обоснованны, однако они практически ограничены Realpolitik вовлеченных сторон.

Военно-политическая ситуация на Севере Европе и роль НАТО представлены в книге, на наш взгляд, отнюдь не с современных позиций. После Ирака и Афганистана в Европе теперь не знают, сохранится ли НАТО в прежнем виде, а если нет, то сможет ли ее заменить Евросоюз. НАТО корродирует изнутри и извне. С одной стороны, США ради достижения своих стратегических целей ведут линию на расширение зоны ответственности альянса до глобальных рамок, ставят перед ним все новые задачи и цели и тем самым распыляют его мощь. С другой — изменение баланса сил и различия в геополитическом положении трансатлантических партнеров побуждают европейский «центр силы» создавать через ОВПБ/ЕПБО³ ЕС собственные военные структуры. Исходя из этих реальных и потенциальных перемен, Москва корректирует, очевидно, свою линию в отношении НАТО, стремится по-иному посмотреть на многие неприятные для нее сейчас проблемы безопасности.

Оценивая роль НАТО и характер российско-американских отношений на Севере Европы после окончания холодной войны на базе анализа преимущественно их военной составляющей, авторы полагают, что суть осталась прежней (с. 399). Подтверждение этому они видят в следующих моментах: в умножении различных учений ОВС блока (с. 400–401) и расширении военных объектов в странах Балтии (с. 402); в подключении Дании и Норвегии к НПРО США (с. 403–404) и усилении военной активности на Шпицбергене (с. 405–407); в наличии между Норвегией и РФ проблемы делимитации акватории и разграничения морской границы в Баренцевом море (с. 407–408); в нежелании Северных стран — членов альянса терять в нем свой особый статус (с. 408–411) и вероятном углублении борьбы за арктическое богатство (с. 411–412). Из этого ряда видно, что некоторые моменты связаны с политикой самих государств региона, часть — вероятностны, другие представляют собой экспертную оценку. Опасного для безопасности России расширения инфраструктуры НАТО после вступления государств Балтии в альянс, как известно, не произошло. И едва ли можно, в частности, расценивать уход США с авиабазы в Кефлавике и фактически полную демилитаризацию Исландии — этого, по выражению авторов, «непотопляемого авианосца Запада» — в том духе, что почти ничего не изменится в той роли, которую база играла в годы холодной войны (см. с. 412–414).

Авторы выдвигают ряд предложений о проведении переговоров и разработке мер, направленных на улучшение военно-политической ситуации и укрепление межгосударственного доверия в БСЕ (с. 440–442). Однако скандинавы и финны такого рода инициативы обычно отклоняют, памятуя о практике советской дипломатии по организации северной безъядерной зоны, а также опасаясь раскола западных партнеров и угрозы остаться один на один с «русским медведем». При этом они беспроигрышно ссылаются на универсальный принцип неделимости безопасности, переадресовывая практически все нынешние предложения Москвы Большому Брюсселю и Вашингтону, то есть выступают за ведение многостороннего диалога России с НАТО, ЕС, ОБСЕ. На этом фоне, видимо, не случайно появилась инициатива президента РФ Д. А. Медведева о заключении Договора о европейской безопасности.

Сложные проблемы трансформации атлантизма, европеизма, нейтрализма в сфере национальной безопасности стран региона сведены в монографии главным образом к проблеме отношения и гипотетического присоединения к Североатлантическому альянсу Швеции и Финляндии (с. 418–442). Нельзя сказать, что к дискуссии по поводу дальнейшего расширения НАТО, теперь уже на Скандинавском полуострове, добавлено что-то принципиально новое, — повторяются прежние аргументы. В частности, что расширение состава альянса на Севере Европы отрицательно повлияет на двусторонние отношения Москвы с Северными странами. Последние расширения НАТО (в 1999 и 2004 гг.) в общем не подтвердили подобные доводы и суждения. Российское руководство ограничилось тем, что зафиксировало свое негативное отношение к включению в НАТО Швеции и Финляндии и конкретно обозначило свои озабоченности, но гораздо больше его волнует, как известно, проблема присоединения к альянсу Украины и Грузии.

Недостаток многомерности при анализе эволюции военно-политического курса наших северных соседей не позволил авторам показать его непростую динамику в последнее время. Стокгольм и Хельсинки условно усматривают две ипостаси НАТО. Блок предстает как организация, во-первых, гарантирующая безопасность своим членам, а во-вторых — как содействующая урегулированию кризисных ситуаций и укреплению стабильности в Европе и в мире. С этим «вторым» НАТО и развивают контакты официальные Стокгольм и Хельсинки. Отношение североевропейцев к альянсу сейчас во многом зависит от его способности выполнять новую миротворческую роль, особенно в Афганистане. Неизбежный уход Пентагона из Ирака, усиление турбулентности в обладающем ОМУ Пакистане, неясные перспективы обретения ядерного оружия Ираном — все это создает новый опасный контекст для планов НАТО обрести новую роль в мире. Ряд государственных деятелей, представляющих различные политические силы на Севере Европы, считают, что эти тенденции огранивают дееспособность альянса, ставят его будущее под вопрос. У скандинавов не вызывает большой поддержки перспектива принятия в НАТО новых стран (Закавказья и Балкан в первую очередь) «в нагрузку» или по пакетному соглашению руководства США и НАТО. Расширение НАТО (если это простое наращивание ее членского состава) на данном этапе просто не имеет практического смысла. Многие из тех задач, которые определяются альянсом как «новые миссии» (борьба против распространения ОМУ, против терроризма, профилактика и урегулирование кризисов), могут стать программой действий и для России в ее совместных усилиях с Западом в целом и с северными соседями в частности.

Вместе с тем серьезным фактором, определяющим будущее традиционного атлантизма, позиции Североатлантического альянса в регионе, является динамика положения в самих Северных странах: соотношения между укорененным пацифизмом и приобретенным активизмом, социально-экономического развития, расстановки партийно-политических сил, настроения общественности и пр.

В рамках военно-политической тематики и отношений с НАТО необходимо было коснуться проблемы оборонного потенциала северных государств, тенденций реформирования их вооруженных сил как важнейшего компонента оборонной и политики обеспечения безопасности. Наши северные соседи (особенно Швеция и Финляндия, которые придерживались до недавних пор концепции «тотальной обороны») вынуждены проводить болезненное реформирование своих ВС, делая их профессиональными. Они превращаются в компактные мобильные силы (создаются боевые тактические группы) кризисного регулирования в различных регионах мира. Отказ от прежней военной доктрины и традиционной структуры ВС Швеции и Финляндии подводит их к практическому переходу под «зонтик безопасности» НАТО. Блоковая политика Дании и Норвегии, а также отношение их и других Северных стран к формированию нового европейского «центра силы», к ОВПБ/ЕПБО (с. 442–461) и последние усилия государств региона в сфере безопасности представлены в книге схематично.

Из всего комплекса «внутренних» вопросов экономического, социального и в целом общественного развития, затронутых авторами, пожалуй, наиболее масштабен и дискуссионен вопрос о соотношении государственного и частного (или — шире — негосударственного) начал, государственного вмешательства и рынка («экономической свободы»). Данная проблема непреходяще актуальна для всех. В том числе и для стран Северной Европы. Там специфика дихотомии рынок—государство в том, что последнее, как нигде — исключая Бенилюкс, и то небезоговорочно, — финансово-экономически весомо и социально ориентировано (высокие налоги и высокие социальные расходы казны). До поры до времени функциональная социализация экономики, как видно прежде всего на примере наиболее продвинувшейся по этому пути Швеции, давала определенные позитивные результаты, но чем дальше, тем больше обнаруживались ее негативные последствия. Сопряженный с экспансией госсектора социальных услуг стратегический курс на «потеснение» рынка, на растоваривание рабочей силы обернулся в конечном счете перегрузкой государства, снижением экономической мотивации труда и серьезным сбоем в хозяйственном развитии. В несколько иных формулировках это отмечают и авторы монографии (с. 245).

В известном споре государственников и рыночников они однозначно приняли сторону первых. На то их воля и право. Однако едва ли допустима, особенно в академическом издании, трансформация этой однозначности в односторонность при интерпретации рассматриваемых явлений и привлечении в подтверждение своей точки зрения оценок и суждений других лиц. Это тем более некорректно хотя бы по той простой причине, что констатируемые авторами либерализация экономики, приватизация не могут, разумеется, протекать без адекватного идейно-теоретического обоснования и политической поддержки со стороны влиятельных партий и общественных групп⁴. Государствоцентризм, коим отмечена исследовательская парадигма авторов книги, свойствен далеко не всем североевропейцам, по крайней мере.

Положительность государственного участия в экономических и тем более в социально-экономических процессах в принципе неоспорима. Суть дела — в мере этого участия и в его философии. Если в развитой демократии оно видится системоопределяющим («системодвигающим»), появляется опасность запредельной этатизации и чрезмерной демаркетизации, ясные симптомы чего продемонстрировала Швеция к 90-м годам. И от чего она стала позднее отходить. Либерализация, и авторы говорят об этом, не обошла Северную Европу стороной⁵.

Соотношение государственного и рыночного начал может разниться по странам и по периодам истории. В Скандинавских странах и Финляндии, как и в Бельгии, Голландии, Австрии, первое, безусловно, сильно. Но это не означает, что главные приверженцы второго начала (преобладающая часть частного бизнеса, политики и ученые либерального толка) могут при анализе и оценках положения в североевропейском регионе быть оставлены в тени и не получить право голоса. В экономической жизни ее главному актору — бизнес-сообществу частного сектора — авторы монографии отводят роль участника за сценой: ясно, что таковой есть, но в то же время он почти незрим, тем более на фоне вездесущего государства и не обойденных вниманием профсоюзов.

Надо полагать, такая аберрация во многом обусловлена авторским восприятием рыночной экономики и социального государства как некой тотальности, как единого организма, подчиненного общим закономерностям развития. (Другое дело, что поставить социальное над экономическим, функционально лимитировать второе в пользу первого до поры до времени небезуспешно стремилась шведская социал-демократия.) Подобная позиция выражена расхожим концептом «социальная рыночная экономика» (с. 17), или «социально ориентированная ... модель экономического развития» (с. 11). Он, на наш взгляд, предполагает некое ограничение автономии экономического начала в пользу социального. Мы разделяем критику этого концепта В. П. Фёдоровым. «Термин „социальная рыночная экономика“ внутренне противоречив, — считает он, — ибо понятия „социальная“ и „рыночная“ находятся в разных плоскостях. Рыночная экономика, взятая именно как экономика, как хозяйство, не может быть социальной, или социально ориентированной... Она скорее асоциальна по отношению к работающим. Но благосклонна к потребителям. <...> Путать эти две области (рыночную экономику и социальное обеспечение. — К. В., И. Г.) нельзя, между ними должно существовать четкое разграничение. Поэтому, когда речь идет о социальном рыночном хозяйстве, нужно иметь в виду, что слово „социальная“ относится не к экономике, а к обществу, к государству, к экономической политике ...»⁶.

Видимо, отсутствие указанного разграничения, стремление рассматривать экономику преимущественно через социальную призму привели к тому, что гл. 2, где представлены сугубо экономические сюжеты, получила явно неадекватное ее содержанию название «Социально-экономические процессы в североевропейском регионе». Нечто аналогичное произошло и с гл. 4 «Опыт создания социально ориентированной модели развития экономики стран Северной Европы», в которой речь идет не об экономике, а о социальной сфере. (И не столько о создании модели, которое авторы сами относят к 50—70-м годам, сколько о ее функционировании и реформировании.) Соответственно концепт «социальная рыночная экономика», или «социально ориентированная североевропейская модель экономического развития», вынужденно трансформировался в «североевропейскую социально-экономическую модель» (с. 236) и «социальную модель североевропейского типа» (с. 235). Необходимое разделение анализа хозяйственной и социальной проблематик и вместе с тем их столь же необходимая состыковка (логичный переход от первой ко второй) могли бы быть достигнуты в алгоритме: экономика, экономическая политика — экономика социальной сферы, социальная политика. Связующим звеном здесь была бы тема госбюджета. Получилось же, что ни экономическая политика, исключая политику приватизации, ни госбюджетное регулирование, ни ресурсное обеспечение социальной сферы — эти важнейшие направления деятельности государства — в качестве самостоятельных тем, обозначенных в оглавлении (довольно развернутом), не выделены. И здесь особого внимания заслуживали бы не только общая величина доходов и расходов бюджета, но и их структура и ее динамика.

Рассматривая экономическое и социально-экономическое развитие главным образом как нечто производное от функции государства, как рост производства, потребления и социальных услуг, авторы монографии оставляют в стороне такой важный аспект этих процессов, как их многосубъектность. То есть наличие, наряду с государством, в качестве общественно-политически активных участников названных процессов ассоциаций крупного и малого бизнеса, политических партий, профсоюзов, иных организаций гражданского общества. И главное — их взаимодействие/соперничество с государством и между собой. В том числе и по таким острым вопросам, как соотношение политического и рыночного факторов, роль частного сектора в социальной сфере. Принцип «экономики согласований», институционализованных переговоров на различных уровнях, остается в силе. Согласований мирных, но порой отнюдь не лишенных острых противоречий.

Показать динамику экономической и социальной жизни сквозь призму этой многосубъектности — задача «на вырост». В книге же субъекты эти большей частью только «присутствуют»⁷. Всех более «не повезло» партиям. Им — включая социал-демократов, главных творцов государства благосостояния — отведен один абзац (с. 471–472), и еще раз они упомянуты в связи с иммиграцией (с. 487). Словом, как таковые субъекты общественного действия, да и общественно-политическая система в целом, ее механизмы принятия решений, не говоря уж об идеологии и политических линиях партий и профобъединений, остались вне поля зрения авторского коллектива. Это не может не снижать оценку работы, рассматриваемой в качестве комплексной. Тем более что в этой сфере за последние 15–20 лет произошло больше изменений, чем, например, в потреблении удобрений и пестицидов или в производстве картофеля, сахарной свеклы, ячменя и т. п., чему отведено непомерно много места.

Новое в общественном развитии региона состоит прежде всего в существенном изменении институционального дизайна — в отходе от неокорпоративистского типа социальных отношений, от макроуровневого трипартизма, при котором субъектами социально-экономического регулирования выступали государство и головные объединения бизнеса и профсоюзов. Ныне такая практика осталась только в Финляндии. (Надолго ли?) В других странах произошла децентрализация коллективно-договорных систем, «растет число организаций, представляющих интересы того или иного общественного слоя», «идет процесс постепенной декорпоративизации» (с. 468). Скандинавская корпоративная система теряет свое значение, делается вывод в гл. 7 (с. 469). Если имеется в виду неокорпоративизм, по Ф. Шмиттеру и С. П. Перегудову, и/или индивидуализация, то все вроде бы ясно. Но как «состыковать» это с положениями гл. 4, отнесенными к социал-демократической модели социального государства, о ее трансформации «в некую неокорпоративную модель» (см. с. 249, 276, 289)? Налицо как минимум терминологическая путаница и разноголосица в позициях авторов названных глав.

Уделив много внимания теме государства, авторы при обосновании своих положений порой допускают досадные ошибки. Так, в Швеции «доля государственной собственности ... сократилась с 26% ВВП ... до 5,5% государственных доходов» (с. 82). Соотнесение явно некорректное. «По числу (удельному весу. — В. К., И. Г.) занятых в государственном секторе экономики в рамках ЕС также лидируют страны североевропейского региона, — сказано в книге. — В Дании, Норвегии и Швеции эта доля достигала на пике развития государственной собственности 20—30%; сейчас она не выходит за пределы 190–200 тыс. человек» (с. 244). В последнем предложении отметим три серьезные погрешности. Во-первых, увеличение занятости в госсекторе детерминировалось в первую очередь не увеличением этой собственности, а разрастанием социальной инфраструктуры государства. Во-вторых, сопоставление относительного (%) и абсолютного показателей (тыс.), мягко говоря, опять-таки не корректно. В-третьих, первый из них относится к public sector в целом, второй — только к public sector businesses. Численность работников всего госсектора в сегодняшней Швеции — 1.5 млн. (треть всех занятых). За последние 15 лет она упала на 10%. Снижение этой цифры до 200 тыс. означало бы демонтаж государства благосостояния.

В заголовке раздела 2.6. Северные страны названы ведущим промышленным регионом Европы, что, естественно, порождает вопрос: по какому критерию? Обычно им служит все-таки объем выпускаемой продукции, и тут, конечно, эти страны вместе взятые уступают любому крупному европейскому государству. Свой тезис авторы уточняют положениями: «Северная Европа — лидер мировой экономики по степени развития информационных технологий» (с. 141), «ОЭСР относит Швецию к ведущим странам по степени распространенности Интернета и развитию информационных технологий, наряду с Финляндией и США» (с. 145). Следовательно, речь идет о позициях в ИТ-сфере, однако никаких конкретных сопоставлений не дано, и раздел посвящен в основном структурным характеристикам промышленности и сельского хозяйства. Некоторые сравнения по уровню финансирования НИОКР (с. 195) приведены в главе «Инновации — ключ к успеху».

Потенциал относительно маломерной гл. 7 «Проблемы демократии и гражданского общества ...» был бы достоин большего раскрытия. При более «жесткой» и развернутой ее структуризации как раз здесь место для широкого рассмотрения изменившейся роли профсоюзов в обществе, эволюции партийно-политических систем, новых идеологических веяний и т. п. Что касается не совсем привычного, но вполне уместного для подобного рода изданий раздела о культуре, завершающего данную главу, то хотелось бы видеть его, почти исключительно культуроведческий, в большей мере вписанным в контекст обществоведческий. Однако это запрос «по высшей планке».

Будучи своего рода итоговым трудом, призванным синтезировать отечественное знание общественной жизни европейского Севера, монография в этом качестве немало теряет из-за того, что в ней совершенно не использованы публикации других российских скандинавистов. В этом отношении она явно недобирает даже в плане библиографическом, оставляя читателя практически в полном неведении о предыдущих наработках отечественных исследователей и переводных изданиях. Авторы не ссылаются даже на собственные публикации по соответствующей тематике, где тот или иной вопрос рассмотрен более широко или в другом ракурсе. Пострадают от этого изъяна прежде всего начинающие скандинависты, не обнаружив в своей настольной книге указателей новой для них литературы. Ради расширения ссылочного аппарата вполне можно было пожертвовать теми или иными деталями, например перечислением и сугубо производственными характеристиками фирм (с. 18, 143, 148–149) и целым рядом из множества (58) экономических таблиц⁸, а также избавиться от досадных повторов.

Вообще, научное и литературное редактирование монографии далеко не идеально. Цитаты многократно даются без ссылки на источники. Гренландия — то самоуправляющаяся часть Дании (с. 21), то обрела независимость от нее (там же, в сноске). Штокмановское месторождение газа — то на территории ЕС (с. 51), то на российском шельфе Баренцева моря (с. 322-323). Компания TeliaSonera — то финская, то шведская, то шведско-финская (с. 38, 40). Не согласован перевод известных löntagarfonder: это — то «инвестиционные фонды трудящихся» (с. 266–267), то «фонды наемных работников» (с. 470). «Торговый баланс России со Швецией — пассивен» (с.40) — этому противоречат данные за 2005 г. из табл. 1.6 (с. 30). Трижды узнаем: численность населения в регионе (с. 13, 25, 102); долю расходов на НИОКР в ВВП в 2005 гг. (с. 14, 188, 189); уровень безработицы в Финляндии за ряд лет (с. 102–103, 115, 254); величину доходов от приватизации в 1990—2000 гг. (с. 85, 87, 90). Как курьез — госсектор «... играл весьма заметную роль, например, в ... Финляндии, где она достигала ... 26%—22% ...» (с. 77). И это далеко не все из замеченного.

И под конец — быть может, самое важное. О названии монографии, долженствующем в идеале отразить самую общую авторскую оценку динамики исследуемого объекта. А что это такое — «новое развитие»? Обычно так говорят о чем-то конкретно-предметном (например, о книжном деле) и о скачке в его прогрессе (появление офсета). К понятиям же отвлеченным (народ, страна) словосочетание «новое развитие» вряд ли приложимо. По крайней мере в научной литературе. Есть, скажем, «новая экономика», но тут кавычки показывают условность данного термина, да и к тому же он ясно раскрыт и широко принят. Но даже если абстрагироваться от семантической стороны дела, вопрос о научно-смысловом содержании «нового развития» остается. Характерно ли оно и для других регионов/стран Запада? Надо полагать, авторы скажут «да». Тогда североевропейское «новое развитие» не содержит в себе ничего нового, принципиально отличного от общезападного, и равнозначно «на новом этапе развития». В пользу такого варианта интерпретации говорит то немаловажное обстоятельство, что в тексте монографии «новое развитие» (это, казалось бы, ключевое понятие всей работы) не раскрывается, да и замечено нами только один раз — в Предисловии (и не в главном предложении, а в причастном обороте — с. 9). Вероятность ответа «нет» представляется ничтожной, ибо он означал бы возрождение / «новое развитие» теории скандинавской исключительности, тогда как специфика региона размывается.

Новый этап развития в странах Северной Европы, пожалуй, даже более очевиден, чем в других регионах/странах Запада, как раз в силу угасания ее специфики, которая была и отчасти все еще присуща прежде всего или даже преимущественно ее социально-экономической и социально-политической, а не экономической жизни. В монографии же львиная доля текста приходится именно на последнюю, точнее — на факторы производства и воспроизводственные процессы. Новые отношения в треугольнике бизнес—государство—профсоюзы (исключая Финляндию), изменение в соотношении и конфигурации партийно-политических сил (особенно в Финляндии), определенная утрата идентичности социал-демократией — вот основные (помимо либерального сдвига в социальной политике, рассмотренного в издании) особые признаки нынешнего этапа «внутреннего» развития региона. Нельзя сказать, что эти признаки совершенно не просматриваются в монографии, но они не стали объектом целенаправленного анализа — возможно, из-за нехватки листажа, щедро потраченного на «экономику».

Нередко рецензию заканчивают курьезной, алогичной фразой «Однако отмеченные недостатки не снижают ...». Снижают. И несмотря на это, авторский коллектив первой отечественной комплексной монографии по современной Северной Европе, коллег-скандинавистов — Чрезвычайного и Полномочного посла РФ Ю. С. Дерябина, к. э. н. Н. М. Антюшину, к. и. н. В. Е. Можаева, к. и. н. Н. С. Плевако, к. филол. н. Т. А. Чеснокову — можно поздравить с успешным завершением многотрудного исследования и выходом в свет интересной и очень нужной книги. Книги № 1 в российской скандинавистике, точнее — евронордистике, книги, без которой этот регионоведческий комплекс научных дисциплин теперь немыслим.

---

¹ В начале 90-х годов рукопись по Северной Европе, подготовленная группой сотрудников ИМЭМО, была одобрена его дирекцией, но по финансовым и техническим причинам так и не увидела свет.

² Вне анализа остались, в частности, право (исключая трудовое) и СМИ, но наши страно- и регионоведческие издания пока не охватывают их.

³ Общая внешняя политика безопасности / Европейская политика безопасности и обороны.

⁴ Сопоставление доводов сторонников и противников приватизации из Северной Европы подменяется негативным общим суждением о ней британского ученого, данным как вывод применительно к этому региону (с. 244–245).

⁵ Она оказалась там более широкой, чем в большинстве других стран. За 1996—2008 гг. по индексу экономической свободы Финляндия сдвинулась с 47-го места в мире на 16-е, Дания — с 31-го на 11-е, Норвегия — с 39-го на 34-е, Швеция — с 55-го на 27-е. См.: http://en.wikipedia.org/wiki/Index_of_Economic_Freedom_historical_rankings

⁶ Федоров В. Вступительное слово // Социальное государство: концепция и сущность. Доклады Института Европы. 2004. № 139. С. 8–9.

⁷ А Объединение работодателей Швеции «вовсе прекращает свое существование» (с. 469). Это полуправда. Оно объединяется с Промышленным союзом (Sveriges Industriförbund), и новая организация, Svenskt Näringsliv, берет на себя функции штаб-квартиры работодателей.

⁸ Основной источник таблиц — Nordic Statistical Yearbook — можно найти в Интернете (см.: http://www.norden.org/pub/ovrigt/statistik/sk/N2008001.pdf). Дефекты в них порой вызывают недоумение. Пример — три таблицы с показателями рынка труда. В табл. 2.10 уровень заня-тости представлен как «занятость, % к общей численности населения», хотя надо, согласно дефиниции источника, «% от возрастной группы 16–64 лет». Уровень безработицы, как из-вестно, есть доля (%) безработных в экономически активном населении. Однако в той же таблице читаем «безработица, % к численности трудоспособного населения», в табл. 4.3 — «безработица (% к численности занятых)».