Я стал русским - Сибирь — странная ностальгия. Автобиография

Имя Нансена, напечатанное крупными буквами, стояло на первых полосах всех газет Осло. Вот что встретило меня, когда я прибыл в Норвегию. Я читал о Нансене, о самом себе и о «Корректе» по пути на юг из Тромсё в Тронхейм на скоростной пароходной линии. Журналисты быстро поняли, что наша успешная экспедиция вызовет интерес. Магическое имя Нансена создавало впечатление, что он осуществил еще одно предприятие в дополнение к предыдущим и лично открыл Карское море. Это пришлось как нельзя кстати. Тысячи людей, чьими фантазиями не такто легко было завладеть, заинтересовались нашим предприятием. Когда начинаешь такое дело, как развитие сибирской торговли через Северный Ледовитый океан, необходимо привлечь многих влиятельных персон. Ведь дело, скорее всего, не ограничится только плаваниями. Это — двери, ждущие своего открытия, привилегии, которые можно будет получить, и огромные суммы дополнительного капитала, которые, в конечном итоге, можно будет записать на свой счет. Как только образованные обыватели поймут, какие возможности открывает этот транспортный путь, то начнут обсуждать это со своими посредниками, в своем банке, в своем клубе и за зваными обедами; если они с интересом будут читать об этом в газетах и слушать лекции по данному вопросу, то нашим членам правления не придется тратить силы на осторожное сближение или утомительные объяснения при попытках продвижения нашего предприятия.

Каждый поймет, какую важную роль в нашем деле сыграли имя и известность Нансена. Когда я приехал в Осло, то очутился в лучах нансеновской славы. Все журналисты хотели взять у меня интервью. Мне особенно запомнился корреспондент газеты «Русское слово» из Москвы. Он подготовил сенсационный материал для воскресного выпуска, поскольку реакция в России оказалась такой же бурной, как и в Норвегии, если даже не больше. О нас очень много писали в русских газетах. Я поехал в Петербург и вскоре получил дружественное приглашение выступить с докладом перед ведущими представителями промышленных и финансовых кругов. Тимирязев, председатель правления товарищества «Лена Голдфилдс», настаивал на этом. Седьмого октября я выступил с первой лекцией на иностранном языке в Императорском Совете Съездов представителей Промышленности и Торговли. Я выступал на русском языке. Должно быть, я достиг успеха, поскольку этот доклад широко цитировался и на следующее утро появился на первой полосе «Таймс» в Лондоне. Но это ничего не значило по сравнению с тем восторгом, с каким Нансен был встречен в Петербурге, где он выступил с докладом для членов правительства, представителей знати и других влиятельных лиц. Он собрал самую большую аудиторию в русской столице. Великолепно! Нансен нашел ключик ко всему русскому обществу, ключик, которым я смог воспользоваться так же свободно, как и он сам.

В жизни нас ждет много сюрпризов, и одним из самых неожиданных для меня явилось то, что в 1913-1914 годах я стал выступать с лекциями по всему миру. Я выступил с докладом в Морском обществе в Париже — по-французски, по сравнению с выступлением в России это были игрушки. В Лондоне я выступал по-английски на собрании под председательством лорда Керзона. Я читал лекции и у себя на родине — в Осло и Бергене. Наконец, я выступил с лекцией по-немецки в Географическом обществе в Гамбурге, где на собрании председательствовал знаменитый банкир Варбург. Практически я поставил в известность о Карском море всю Европу.

Не стоит, однако, думать, будто выступления с лекциями представляли для меня нечто большее, чем неизбежная обязанность. Меня гораздо больше занимали перспективные планы, чем теоретизирования о Карском морском пути. Практически между делом, во время одного ни к чему не обязывающего разговора, я купил три золотых прииска у Енисея. Как только представится случай, мы привезем туда свои золотодобывающие машины и начнем разрабатывать эти богатые месторождения, насколько хватит сил. В октябре у меня состоялись весьма важные переговоры, где я встретил Корнилова* — главу Обского пароходства. Он навел меня на очень честолюбивую мысль — завладеть контрольным пакетом акций Сибирских речных пароходств. Корнилов желал сотрудничать и стал моим доверенным другом. Он был исключительно честным человеком, заботившимся в своей деятельности в первую очередь о благосостоянии собственной страны. Так именно и следует о нем сказать, поскольку многие другие выдающиеся и толковые люди имели определенные недостатки в характере, позволявшие им и их родственникам обогащаться за счет государства.

Я давно искал двусторонний маршрут по Оби, которая беспрепятственно — если не принимать во внимание лед — несла свои воды в районе между Ямалом и устьем Енисея. У Корнилова имелось 49 пароходов и 140 барж, движение по Оби было очень интенсивным, гораздо интенсивнее, чем по Енисею. Однако на этой реке не оказалось ни одной защищенной гавани и даже бухточки — разгрузку и погрузку приходилось бы производить в открытом устье шириной 80 километров и протяженностью 800 километров. Кроме самой середины, откуда не было видно берегов, глубина не позволяла заходить сюда морским пароходам. Однако речные пароходы и баржи вряд ли осмелились бы зайти на середину, где они стали бы легкой добычей огромных волн, если бы вдруг начался шторм.

Я рассказал про Обь нашим директорам в Осло. Если привлечь ее возможности для развития пути по северным морям, государству пришлось бы рыть канал, строить мол и оборудовать гавань в Находке. Но эти мечты не оказались бесплотными. Впоследствии были разработаны и одобрены соответствующие планы, и русское правительство начало работу.

Корнилов не имел контроля над всем речным транспортом на Оби, но его влияние определялось тем, что он владел третьей частью капитала его компании. Но для того чтобы наша Сибирская компания получила возможность участвовать в развитии сообщения по Оби, нужно было иметь дело с одним человеком, обладающим полной властью, постоянным председателем, чье решение не зависело от милости группы акционеров. По этой причине я побуждал его обеспечить себе поддержку большинства акционеров. Он, конечно, не стал бы меня слушать, если бы речь не шла о широких перспективах развития речного транспорта и, соответственно, повышения благосостояния Западной Сибири. Он подал мне идею, как нам можно получить полный контроль. Вместо того чтобы выступить с заявкой на покупку акций на открытых торгах, нам нужно постараться купить акции к определенной дате по значительно завышенной цене. Как только мы скупим достаточное количество акций, мы можем предъявить их и заявить о себе как владельцах контрольного пакета. Здесь была одна проблема: иностранные подданные не могли стать акционерами русских пароходных компаний. Я понял, что если я хочу довести дело до конца, мне придется, хоть мне и очень не хотелось этого делать, сменить гражданство и стать русским подданным.

Получение участия в контроле над пароходным сообщением по Оби — одно дело, но еще более важным для нас было получить контроль над частной пароходной компанией, занимавшейся перевозками по Енисею. Правительство в конце концов приняло решение не передавать никому управление своей собственной флотилией. Наши надежды на дальнейшее развитие оказались связанными с этим частным пароходством.

Среди многочисленных дел я поспешил в Красноярск, где у меня состоялся разговор с председателем правления Енисейской пароходной компании Гадаловым. Я обсудил с ним практические вопросы по приобретению долей в его компании. Он был готов к тесному сотрудничеству, и я почувствовал, что мне предстоит принять новое и очень важное решение — рассказать нашему правлению и попросить совета — не по поводу акций, но по поводу щекотливого вопроса смены гражданства.

Я спросил об этом Нансена. Он очень обеспокоенно покачал головой. «Смена подданства — крайне важный шаг, — сказал он. — Нужно тысячу раз подумать».

Сам я думал точно так же. Но деятельность предпринимателя международного масштаба ослабляет корни, связывающие человека с его отечеством. Меня только беспокоила мысль о том, что быть норвежцем значило больше, чем быть европейцем, и гораздо больше, чем быть гражданином мира. Осмелюсь сказать, что меня пугала мысль, что по закону можно сменить гражданство, как рубашку. Но в это счастливое время я не мог беспокоиться так долго и твердо прогнал от себя эти мысли: «Отойди от меня, сатана!»*

Если бы я мог предвидеть хоть малую толику того, что произойдет со мной изза смены подданства, я сказал бы своим компаньонам в Осло: «Прошу прощения, господа, но мое гражданство — не предмет для торга».

Мы могли бы заполучить русского в качестве нашего доверенного лица, и министр промышленности и торговли Тимирязев был готов пойти на это, но наши норвежцы не хотели доверять какомулибо русскому права на акции, которые мы собирались заполучить.

В некотором роде, они выразили мне тем самым безоговорочное доверие, так как, будь я менее порядочным, я мог бы, имея акции на свое имя, впоследствии оказывать на них давление в своих интересах.

Я стал русским без особых хлопот. Девятого апреля 1914 года я рассказал Великому князю Александру Михайловичу о том, что я не смогу заниматься русским пароходным бизнесом, если не поменяю гражданства. Он тут же заинтересовался, по той или иной причине ему это явно очень понравилось. «А, очень интересно!» — сказал он. Буквально тут же он повернулся к своему секретарю и приказал ему позвонить министру иностранных дел Маклакову. Не может ли министр приехать сюда? Немедленно? Да, это было бы замечательно. Моментально огромный автомобиль Маклакова прибыл к дворцу Великого князя на Мойку.

«Господин Лид желает стать русским подданным. Можете ли вы устроить ему это — ускорить это? Благодарю!»

Маклаков кивнул.

Секретарь Великого князя 21 апреля позвонил мне в отель «Европа» — не мог бы я приехать? Я тут же поспешил во дворец, и величественный князь Александр Михайлович с улыбкой передал мне свидетельство о моем русском подданстве.

Через несколько недель я принес присягу на верность русскому царю в кабинете губернатора в присутствии длиннобородого и очень строгого лютеранского священника. В то же время свою присягу принес шведский миллионер и нефтяной магнат Эммануэль Нобель. Он стал русским подданным в тот же день, что и я. Эммануэль Нобель был племянником того самого динамитного короля, завещавшего огромное состояние на покровительство миротворческой деятельности и культуры. Состояние Альфреда Нобеля появилось в основном благодаря динамиту, а Эммануэль Нобель стал еще богаче благодаря разработке кавказской нефти. Он находился практически в том же положении, что и я. Ему хотелось получить на свое имя контроль за флотилией танкеров на Волге и Каспийском море, но не мог это сделать законно, будучи иностранным подданным. Его акционеры так же не хотели рисковать и зависеть от русского доверенного лица.

Небо не обрушилось на наши головы, когда мы отказались от Скандинавии, но я знаю, что мы оба испытывали чувство сожаления и инстинктивного беспокойства. Вечером, после того как мы отказались от своих монархов и присягнули на верность Николаю II, мы устроили себе общий утешительный обед у Эммануэля Нобеля, где водка и икра в немалом количестве помогли осушать наши слезы, пока они не упали в суп.