Фернан Бродель и гуманитарное знание - Материальная цивилизация, экономика и капитализм, ХV–ХVIII вв. Т.1. Структуры повседневности: возможное и невозможное

Нашему читателю предлагается второе издание русского перевода опубликованного во Франции в 1979 г. трехтомного сочинения Ф. Броделя «Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв.». Это — второе крупное исследование Ф. Броделя. Первое — «Средиземное море и мир Средиземноморья в эпоху Филиппа II» — было издано в 1949 г. В течение тридцати лет, разделяющих эти две даты, Ф. Бродель занимал центральное место во французской историографии. После Марка Блока (1886-1944) и Люсьена Февра (1878-1956) — основателей исторической школы «Анналов» — Ф. Бродель, став общепризнанным лидером этого научного направления, продолжил их «битвы за историю», предназначением которой, как они считали, должно было стать не простое описание событий, не беззаботное повествование о них, а проникновение в глубины исторического движения, стремление к синтезу, к охвату и объяснению всех сторон жизни общества в их единстве.

За двадцать лет, которые прошли со времени публикации в России первого тома капитального труда Ф. Броделя «Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв.», имя Броделя в сознании отечественного читателя прочно вошло в число наиболее значимых, культовых имен историков ХХ в. Его труды, его идея глобальной истории, созданные им концепты — исторической долговременности (la longue durée), мира-экономики (économies-mondes), разных скоростей исторического времени, наконец, капитализма, — оказали плодотворное влияние на происходившее в эти годы обновление гуманитарного знания в нашей стране и немало содействовали формированию новой парадигмы общественных наук. Помимо своей эпистемологической значимости, идеи броделевского синтеза и эшелонирования исторического времени — пространства явились мощным фактором перехода к новому типу историописания и, кроме того, серьезным образом повлияли на современное историческое образование. В самом деле, сегодня невозможно представить себе курсов теоретико-методологического или историографического содержания, в которых бы не уделялось принципиального внимания вкладу «новой исторической науки», ее стремлению к преодолению не только позитивистского наследия, но и критике структуралистских объяснительных моделей, ее отношению к марксистским схемам исторического процесса и экономической теории Маркса, ее роли в создании нового качества социальной и экономической истории, наконец, сложной борьбе истории и социологии на общем поле гуманитарных наук. Между тем все перечисленные пункты так или иначе неразрывно связаны как с творческими новациями самого Броделя, этого «князя» французской истории, так и с его колоссальной организаторской и административной деятельностью на тех ключевых постах, которые он занимал в разные годы в институционном пространстве научного мира Франции.

Проблематика его трудов, вопросы, которые он ставит в своих исследованиях, масштабны и неизменно актуальны, ибо не имеют однозначного решения: с одной стороны, его усилия направлены на представление типологии цивилизационных моделей, на изучение той исключительной роли, которую сыграло Средиземное море в мировой истории, с другой — он занят поисками теоретико-исторического объяснения основополагающих структур капитализма, истоков нашей современности, глубинных причин, обусловивших экспансию европейской цивилизации по всей поверхности земного шара, а также выявлением вероятных сценариев будущих, а теперь уже и настоящих радикальных движений, направленных на смещение или перемещение мирового центра, на достижение нового расклада и новой иерархии современных миров-экономик на планетарном уровне. Сегодня можно с уверенностью сказать, что две главные книги Броделя — «Средиземное море и мир Средиземноморья в эпоху Филиппа II» и «Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв.» представляют собой для большей части исследователей и практиков, которые трудятся на ниве гуманитарных и социальных наук, обязательную и необходимую точку отсчета, непременный ориентир или мерило их собственной познавательной и иной деятельности, позволяющее им осуществлять методологическую рефлексию в ситуации изменения конфигурации современных наук о человеке и обществе. Являясь автором оригинальной методологической перспективы — перспективы исторической долговременности, знаменитой longue durée, — Бродель изменил наше привычное видение исторических фактов, событий и общественных изменений, предложив новый тип подхода к реалиям, так или иначе составляющим социальное измерение истории. Однако что именно ценно в наследии этого выдающегося ученого сегодня и почему в меняющейся историографической ситуации рубежа веков фигура Броделя продолжает оставаться никем не оспариваемой константой?

* * *

Чтобы понять оригинальность и сущностные особенности творческого метода Броделя, важно напомнить, хотя бы пунктирно, некоторые этапы его биографии — впрочем, достаточно хорошо известной,- ибо в течение своей жизни, своей личной истории Броделю пришлось пережить исключительный в каком-то смысле опыт и побывать в весьма драматических обстоятельствах, которые не могли не оказать влияния на формирование его, также исключительной, личности. Первое, что следует отметить, — это то, что по своему рождению, а также по впечатлениям раннего детства он был, с позволения сказать, «пограничником» — в том смысле, что первые семь лет своей жизни он провел в небольшом местечке во французской Лотарингии, где ощутил на себе влияние многокультурной среды и проникся идеей разнообразия культурного опыта, а также оказался в контакте с немецким языком, что в дальнейшем облегчило ему знакомство с достижениями германской и австрийской научной мысли, столь бурно развивавшейся в период между двумя войнами, открыло перед ним двери на рынок немецкоязычной продукции в области социальных наук и обеспечило плодотворное взаимовлияние этих элементов с силовыми линиями и достижениями средиземноморской культуры, что в значительной мере заложило основы сложного здания броделевского творчества.

В то же время детские годы, проведенные в небольшой деревушке, позволили ему непосредственно наблюдать реалии деревенской жизни и оказали в дальнейшем серьезное влияние на формирование его теоретических идей. Именно тогда, находясь в непосредственном контакте с этими сельскими реалиями, разворачивавшимися в медленном временном режиме, в темпоральности, для которой характерен повтор и воспроизводство стереотипных поведенческих схем и обычаев, уходящих корнями в глубь времен, Бродель приобрел особый вкус и чувствительность, а также способность к утонченному восприятию и пониманию разнообразных структур исторической долговременности. Кроме того, знание деревенской жизни позволяло ему мастерски менять масштаб исторического повествования, переходя от широких обобщений к описанию живописных деталей той самой материальной жизни, исследованию которой он себя посвятил. Как-то он сказал одному из соискателей докторской степени, возвращая ему диссертацию для доработки: «Мсье, она недостаточно отдает навозом!»

Чтобы продолжить тему о «пограничности» Броделя, вспомним также о том, что его интеллектуальное созревание происходило в исключительной обстановке межвоенной Европы. Именно эта Европа стала той «средой» и «эпохой», на которую пришелся начальный период его формирования как историка и практика социальных наук. В самом деле, первая мировая война, победа большевистской революции, утрата Европой гегемонии в западном «мире-экономике» и переход этой гегемонии к Соединенным Штатам, кризис 1929 г., приход к власти фашистов и нацистов, наконец, неизбежность приближения второй мировой войны — все это создало ряд условий, заставивших Европу внимательно вглядеться в зеркало и радикально поставить под сомнение все то, что еще недавно казалось очевидным и незыблемым. Например, то мироощущение, которое превращало в неоспоримый постулат мифологическое представление об универсальности и необратимости человеческого прогресса.

Обстановка 1920-1930-х годов, отмеченная глубоким кризисом европейского сознания, наложила свой отпечаток на все те тезисы, которые Бродель развивал в течение своей жизни и которые вписаны в основные объекты его исследований, в частности: не старая Европа, рассматриваемая с точки зрения традиционного европоцентризма, а Средиземноморье, возведенное в броделевской концепции в ранг нового мирового «центра» и субъекта всемирной истории. Эта межвоенная интеллектуальная и культурная конъюнктура, характеризующаяся плюрализмом и расцветом критических размышлений, стремлением по-новому проблематизировать различные проявления европейского разума, зримо присутствует и в его нестандартной концепции времени, порывающей с современными ему взглядами на темпоральность, и преобразованной им в дальнейшем в новую и оригинальную теорию различных временных скоростей или исторических длительностей.

Влияние межвоенного исторического контекста мы находим и в броделевском концепте «человеческих цивилизаций», в радикальной переоценке роли элементов природно-географической среды, в его особом подходе к изучению капитализма, базирующемся на повседневных уровнях материальной цивилизации, или, еще, в его особом, еретическом видении мира, идущим вразрез с господствующей в «эпистеме» социальных наук ХХ в. конфигурацией.

Не ставя перед собой цели охватить все этапы биографии Броделя, скажем также, что в его индивидуальном опыте были и экстремальные страницы, и ситуации экзистенциального шока, которые также не могли не наложить отпечатка на формирование его как историка и как интеллектуала. Например, долгие пять лет, что он провел в плену в годы второй мировой войны.

В 1939 г. Ф. Бродель готов был приступить к написанию книги о Средиземноморье. Казалось, все необходимое для реализации этого замысла было налицо: за год до этого он получил назначение в Практическую школу высших исследований в Париже, подготовительная работа была завершена. Но началась война, и Ф. Бродель оказался на фронте. После разгрома французской армии он попал в плен и время с 1940 по 1945 г. провел в лагерях для военнопленных; сначала он находился в Майнце, а с 1942 г. был переведен в лагерь особого режима в Любеке.

Все эти годы Ф. Бродель жил напряженной до предела насыщенной интеллектуальной жизнью. То было время раздумий, когда складывалось его видение истории. Не имея под рукой необходимых материалов, но, обладая феноменальной памятью, он много работал, исписывая одну школьную тетрадь за другой и регулярно отправляя их Л. Февру. В результате им был написан первый вариант огромной по объему (1160 страниц) и увлекательной по содержанию книги об истории Средиземноморья.

Броделевское видение истории с этого времени определялось прежде всего стремлением понять людские свершения и сделать их понятными для других. Правда, под воздействием той страшной обстановки, в которой оказался весь мир, под воздействием тягостных событий тех лет и на основе уже сформировавшихся у него к тому времени мыслей об истории это стремление преломилось весьма своеобразно. Бродель всеми силами хотел отойти от событий войны, от повседневности тех трудных лет, но не отвернуться от них, будто этих событий вовсе нет, а подняться над ними, взглянуть на них несколько со стороны, увидеть за ними те глубинные силы, поняв и оценив которые можно было бы не то чтобы не допустить их повторения, но хотя бы не делать того, чего делать не стоит. Вот откуда поначалу совершенно непонятное стремление Ф. Броделя к несобытийной истории в то самое время, когда именно события терзали и весь мир, и его самого, вот откуда опять-таки необъяснимое на первый взгляд его продолжительное, на все время пребывания в лагере, мысленное погружение в XVI век.

Явление, в самом деле, не совсем обычное: из лагеря военнопленных особого режима идет поток школьных тетрадей со странными названиями: «В сердце Средиземноморья», «Доля среды», «Коллективные судьбы и общее движение», «Человеческое единство. Пути и города». «Мне необходимо было верить, — пишет в связи с этим Ф. Бродель, — что история, что судьбы человечества свершаются на более глубоком уровне... В невообразимой дали от нас и от наших повседневных бед творилась история, верша свой неторопливый оборот, такой же неторопливый, как та древняя жизнь Средиземноморья, чью неизменность и своего рода величавую неподвижность я столь часто ощущал».

От обдумывания темы исследования до публикации книги о Средиземноморье прошло около 20 лет. В 1947 г. Бродель защитил диссертацию, а в 1949 г. вышла и книга, которая и по форме, и по содержанию вписалась в представляемое «Анналами» историографическое направление. В ней, как писал Л. Февр, воплотилось все, «чего на протяжении 20 лет добивались все мы, будь то Марк Блок, Анри Пиренн, Жорж Эспинас или Андре Сайу, Альбер Деманжон, Анри Озе или Жюль Сион — я называю только умерших, — в нашем стремлении создать историю более живую, более продуманную, более действенную, более приспособленную к нуждам нашей эпохи».

Конструирование типологии различных времен истории и разнообразных социально-исторических длительностей было своего рода реакцией отторжения на ужасы окружающей действительности. Как рассказывал впоследствии сам Бродель, он ощущал тогда потребность выйти за рамки непосредственной реальности событий военного времени — событий иррациональных. Именно эта потребность заставила его заняться поисками и попытаться выявить иные временные регистры и измерения, в частности разработать собственное долговременное видение той глубинной истории, которая разворачивается на отрезке длительной временной протяженности.

Это вынужденное внешними обстоятельствами стремление дистанцироваться от реалий и временных рамок событийной истории позволило Броделю не только открыть среднее и долгое время, свойственные соответственно конъюнктурам и структурам (в его терминологии), но и развенчать доминировавшее в тот период понятие темпоральности. Предложенная Броделем идея множественности исторических и социальных длительностей, соответствующих разным по своей природе историческим явлениям, однако способных сочленяться в общем регистре физического времени и подчиняющихся сложной диалектике одновременности и разнофазовости, порой приводящей к наслоениям, кажется на вид довольно простой. Тем не менее по существу она означала радикальную критику основных параметров считавшейся на тот момент самоочевидной модели современной темпоральности и разработку более тонкой и доселе не виданной модальности, в которой отныне предлагалось заново моделировать концепцию времени.

В 1958 г. была опубликована статья Ф. Броделя «История и социальные науки. Длительная временная протяженность», эта статья представляет собой, с одной стороны, подведение итогов и теоретическое обобщение конкретно-исторических изысканий как основателей «Анналов», так и самого автора, а с другой — своего рода программу, во многом определившую своеобразие творчества Ф. Броделя. В статье говорится, что начиная примерно с 30-х годов во французской историографии коренным образом изменилось представление об историческом времени. Раньше оно воспринималось упрощенно и однозначно, как равномерно протекающее календарное время, как заранее данная шкала или ось, на которую историку надлежит лишь нанизать факты-события прошлого. На смену представлению о времени как бессодержательной длительности прошлого, представление о социальном, содержательно-определенном времени, а точнее, о множественности времен, разнообразных временных ритмах, присущих разного рода историческим реальностям, о прерывности в течение социального времени.

Это более сложное и в то же время более соответствующее объективной реальности понимание времени по-разному воплотилось в работах французских историков. Труды самого Ф. Броделя пронизаны идеей диалектики трех различных временных протяженностей, каждая из которых соответствует определенному глубинному уровню, определенному типу исторической реальности. В самых нижних ее слоях, как в морских глубинах, господствуют пространства, стабильные структуры, основными элементами которых являются человек, земля, космос. Время протекает здесь настолько медленно, что кажется почти неподвижным; происходящие процессы — изменения взаимоотношений общества и природы, привычки мыслить и действовать и прочее — измеряются столетиями, а иногда и тысячелетиями. Это очень длительная временная протяженность. Другие реальности из области экономической, социальной действительности, имеют, подобно морским приливам и отливам, циклический характер и требуют для своего выражения иных масштабов времени. Это уже «речитатив» социально-экономической истории, этими же временными характеристиками отличаются общества и цивилизации. Наконец, самый поверхностный слой истории: здесь события чередуются, как волны в море. Они измеряются короткими хронологическими единицами; это политическая, дипломатическая и тому подобная «событийная» история.

Воспроизведенная Броделем в статье схематизация — упрощение исторической действительности, в которой, по его же мнению, можно выделить десятки, сотни различных уровней и соответствующих им временных ритмов. Кроме того, и внутри каждого данного уровня исторической действительности могут сосуществовать, переплетаться, накладываться одна на другую, как черепица на крыше, несколько временных протяженностей, поскольку они есть не что иное, как формы движения различных областей социальной действительности. Согласование времен, содержательное объяснение подлинных временных ритмов и есть, по мнению Ф. Броделя, надежнейшее средство проникновения в глубины исторической реальности.

Таким образом, уже в своей первой большой книге «Средиземное море и мир Средиземноморья в эпоху Филиппа II» (1949) Бродель как бы оказывается на перепутье двух главнейших исторических координат: временной, которой стал для него тот узловой для европейской истории период, каким был так называемый «долгий» XVI век, когда, строго говоря, состоялось рождение всемирной истории, и пространственной, представленной Средиземноморьем, вокруг которого происходят многочисленные цивилизационные движения и к которому притекают исторические волны различных народов Старого Света.

Исторический анализ, проделанный в работе «Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв.» (1979), радикально раздвигает хронологические и пространственные рамки исследования до временного отрезка чуть ли не в тысячу лет, охватывая процессы, начало которых можно отнести в одном случае к ХI в., в другом — к XVIII и отголоски которых можно уловить в ХХ столетии. Следуя урокам, полученным от Л. Февра, Бродель полагает, что специфическое пространственно-временноґе измерение исследования диктуется поставленной в нем «исторической проблемой». Пространственные же рамки рассмотрения такой глобальной проблемы, как капитализм и возникновение «современности», или, как сказали бы мы, современного индустриального общества (modernité), расширяются до границ Старого Света, а в сущности — до планетарных масштабов.

Таким образом, можно констатировать явную, непосредственную связь между этими двумя работами, причем первая предстает как своего рода огромная, неограниченная глава второй. Однако существует и другая, возможно, более глубокая — теоретическая и концептуальная — связь между ними, заключающаяся в новом обращении к темам и моделям объяснения, разработанным еще в 1949 г., и их обогащении и переосмыслении 30 лет спустя. Так, например, модель материальной цивилизации является теоретическим элементом, надстроенным над теорией геоистории, а моделирование типовых элементов мираэкономики есть не что иное, как обобщение уроков, извлеченных из изучения конкретного «случая» европейского мира-экономики «долгого» XVI века. Изучение общих закономерностей функционирования капитализма и поведения капиталистов, несомненно, вытекает из более раннего исследования их поведения и роли в цивилизациях Средиземноморья.

«Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV- XVIII вв.», отстоящая от «Средиземноморья» на 30 лет, повторила и актуализировала успех, который выпал на долю этой более ранней работы, но также утвердила за Броделем место одного из первых мэтров в послевоенном интернационале историков. И первая и вторая работы вызревали и перерабатывались в течение более двадцати лет, прежде чем вышли из-под его пера в законченной форме — «предельно простой и ясной». Первая стала для историков школой, способствуя постепенному утверждению в профессиональной среде определенного способа мыслить и писать историю. Можно ли сказать то же самое о «Материальной цивилизации»? Основная цель всего исследования сформулирована в предисловии, предпосланном первому тому издания 1967 г. Отметив уже в самом начале предисловия, что всеобщая история всегда требует какой-то общей схемы, по отношению к которой выстраивается все объяснение, Ф. Бродель пишет: «Такая схема неизбежно навязывает сама себя: с XV по XVIII в. жизнь людей была отмечена некоторым прогрессом, если, конечно, не понимать это слово в современном его смысле непрерывного и быстрого роста. Длительное время имел место медленный, очень медленный прогресс, прерываемый быстрыми попятными движениями, и только в течение XVIII в., и опять-таки лишь в некоторых привилегированных странах, была найдена, чтобы уже никогда не быть потерянной из виду, хорошая дорога... Всестороннее исследование этого прогресса, дискуссии, которые он вызывает, отблески, которые его освещают, очевидно, и расположатся по главной оси этой работы»; «каким образом тот строй, та сложная система существования, которая ассоциируется с понятием Старого порядка, каким образом она, если ее рассматривать во всемирном масштабе, могла прийти в негодность, разорваться; как стало возможным выйти за ее пределы, преодолеть препятствия, свойственные этой системе? Как был пробит, как мог быть пробит потолок? И почему лишь в пользу некоторых, оказавшихся среди привилегированных на всей планете?»

В первых двух томах — «Структуры повседневности: возможное и невозможное» и «Игры обмена» — выявляются такие элементы общей структуры мировой экономики XV-XVIII вв., которые выступали в роли стимула или тормоза исторического движения. Первый том — это «взвешивание мира», «попытка выявить пределы возможного в доиндустриальном мире». Ф. Бродель рассматривает самые разнообразные сферы материальной, повседневной жизни людей — питание, одежду, жилище, технику, деньги — и всегда с одной целью: отыскать «правила, которые слишком долго удерживали мир в довольно трудно объяснимой стабильности» (Т. I. P. 38). В этом томе внимательно исследуются и те медленные изменения отдельных элементов структуры мира, накопления, неравномерные продвижения вперед, которые незаметно, но все-таки создали ту критическую массу, взрыв которой в XVIII в. изменил облик мира.

Во втором томе («Игры обмена») «делается очная ставка» «рыночной экономики» с «капитализмом», дается объяснение этим двум пластам экономической жизни путем выявления того, как они перемешиваются между собой и как противостоят друг другу.

Это подразделение экономической жизни на рыночную экономику и капитализм, как полагает сам Ф. Бродель, читатели, вероятно, сочтут наиболее спорным моментом в его работе. Разве возможно, формулирует он сам предполагаемый вопрос оппонента, не только противопоставить рыночную экономику и капитализм, но даже провести четкое различие между ними? После долгих колебаний, признается Ф. Бродель, он все-таки пришел к убеждению, что рыночная экономика развивалась в рассматриваемый период, встречая противодействия как снизу, так и сверху, т. е., с одной стороны, за пределами ее досягаемости оставалась огромная масса инфраэкономики — материальная, повседневная жизнь, которую рыночная экономика не могла ухватить, а с другой — рыночная экономика противодействовала капитализму, которым в то время (как, впрочем, по мнению автора, и теперь) не охватывалась вся экономическая жизнь общества.

В третьем томе — «Время мира» — ставится задача «организовать историю мира» во времени и пространстве так (безусловно, при этом упрощая ее, как признается сам Ф. Бродель), чтобы «расположить экономику рядом, ниже и выше других соучастников дележа этого времени и пространства: политики, культуры, общества» (Т. III. P. 8-9). В ходе реализации этого замысла третий том стал своего рода перекрестком, на котором встретились общие пространственно-временные характеристики из теоретического арсенала Ф. Броделя с конкретными реальностями из рассматриваемого периода. Приливы и отливы в истории мировой экономики, взаимозависимость производства и материальных благ в разных регионах проявляются то в виде сравнительно кратковременных событий продолжительностью 3-4 года, 10, 25-30 лет, то в виде вековых циклов с кризисными вершинами в 1350, 1650, 1817 гг., то как вектор еще более длительной временной протяженности.

Все эти подвижки на уровне экономической истории, накладываясь на общую ось времени, иногда объединяются и дополняют одна другую, иногда, наоборот, вступают в противоречия и разбиваются друг о друга.

В полном соответствии с этой общей ориентацией решается основной вопрос, сформулированный Ф. Броделем в предисловии к его работе. Медленные накопления не только (и не главным образом) богатств, а прежде всего навыков, технических решений, соответствующих способов мышления, а также совершавшиеся столь же медленно в ходе традиционного роста структурные преобразования в отношениях между человеком и природой, между рынком и капиталом, капиталом и государством и т. д. и т. п., подготовили условия для промышленной революции. Все эти медленные накопления и структурные преобразования вписываются в перспективу longue duree. Что же касается общественно промышленной революции, в ходе которой осуществился отрыв, переход (take-off) к современному типу экономического роста, — это конъюнктурный момент, удел сравнительно короткого времени и стечения совсем иных обстоятельств, отличных от тех, что берут свое начало как минимум в XIII, а то и в XI веке.

«Материальная цивилизация» — это работа, которая сама по себе является итогом исследований и дискуссий целой жизни. Но этот итог нельзя считать окончательным, ибо он представляет собой, так же как и «Средиземноморье», достаточно подвижные рамки, позволяющие изменять и корректировать отдельные элементы, не ставя под сомнение весомость целого. Интересно также, что эта книга, начатая в период относительно благополучного развития индустриальных стран, заканчивалась и частично переделывалась Броделем на фоне начавшегося системного кризиса, охватившего весь мир и поразившего самые основы современной мировой экономической системы. Так получилось, что появление этой работы в каком-то смысле ознаменовало собой один из тех «вековых поворотов», с помощью которых капитализм выживает и трансформируется, производя необходимые преобразования и поправки и перераспределяя силы и средства: «Вековые кризисы являются расплатой за все возрастающее несоответствие между структурами производства, спроса, прибыли, занятости и т. д.» (Т. III. P. 543-544).

Итак, бегло обозрев профессиональный путь и интеллектуальное наследие Броделя (о которых имеется солидная литература), задумаемся над тем, с чем связана столь прочная популярность его идей, столь долгая слава их автора и стойкий, неубывающий интерес к его сочинениям, которые, несмотря на то что они написаны в лучших традициях академической историографии, уже долгие годы принадлежат к числу бестселлеров. Наследие Броделя стало неотъемлемой частью французских социальных наук, в том числе и в институционном плане (не забудем, что три основные структуры, у истоков и во главе которых стоял Бродель — Дом наук о человеке, Школа высших социальных исследований и редколлегия «Анналов» — олицетворяют собой значительную часть того лучшего, что было создано французской интеллектуальной элитой за последние пятьдесят лет) и уже давно перешагнуло через границы французского шестигранника. Две главные книги Броделя переведены более чем на 20 языков, в том числе на русский и корейский. Это означает, что ссылки на его концепты, модели, теории и гипотезы стали общепринятой нормой в исторических дискуссиях и трудах по истории.

Причины этого кроются, с одной стороны, в универсальности тех проблем, которым посвящено его творчество, с другой — в радикально новаторском характере предлагаемых им решений и объяснений причин описываемых явлений. Действительно, Бродель занимался как историей и современным состоянием капитализма и того, что емко означается словом modernite, так и ролью мирового «центра», которую играло в свое время средиземноморское пространство. Пытаясь найти ключ к пониманию особого места европейской цивилизации, исследуя разнообразные измерения материальной цивилизации и повседневной жизни, изучая роль геоисторической базы в развитии цивилизаций, а также сложную диалектику их исторических судеб, Бродель так или иначе затрагивал темы, имеющие универсальное значение. Иначе говоря, сюжеты, разрабатывавшиеся Броделем, интересуют всех, в какую бы национальную историографию они ни были помещены.

Наряду с этим очевидным универсальным измерением броделевского наследия, привлекающим самых разных читателей во всем мире, независимо от того, являются ли они историками, исследователями в области социальных наук или просто образованными людьми, его работа заключает в себе целый ряд не потерявших своей новизны и порой неожиданных перспектив научного поиска. Эти радикально новаторские перспективы связаны, во-первых, с новым видением колоссальной и извечной проблемы темпоральности и наиболее приемлемых форм ее умопостижения, а также разнообразными способами восприятия человеком такой сложной реальности, как время и его специфические импликации, и, во-вторых, с новыми возможностями в подходе к изучению и дешифровке социального, а следовательно, новыми способами построения целостной системы наших знаний об обществе.

Ю. Н. Афанасьев