О Великой Российской революции 1917—1921 гг. и ее влиянии на мир существуют и, по всей вероятности, еще будут созданы тысячи научных и публицистических работ. Одни авторы стремятся возвеличить эти события, представив их чуть ли не маяком для всей последующей мировой истории. Другие обличают революцию в России и тот пример, который она подала последователям. Третьи, пытаясь разобраться в «российском опыте», демонстрируют более взвешенный и спокойный подход, прагматично оценивая «плюсы» и «минусы», «тенденции» и «контртенденции». Так или иначе, даже сегодня, век спустя, споры далеки от того, чтобы поставить финальную точку. Продолжаются исследования. И продолжается осмысление.
В одной небольшой монографии вряд ли возможно охватить всю неоднозначную, противоречивую и сложную проблему воздействия не менее сложных и противоречивых событий, какими являются события в России 1917—1921 гг., на столь многообразный и разноликий мир. Авторы настоящего исследования выбрали лишь один из сегментов мировой идейно-политической мысли и практики — то, что принято именовать «левыми» движениями и течениями, придерживаясь при этом традиционных подходов в оценке того, кто такие «левые». Таким образом, каким бы спорным это ни могло показаться сторонникам иных подходов, к «левым» причислены, в первую очередь, приверженцы анархистских, большевистских / коммунистических, социалистических / социал-демократических и леволиберальных взглядов (по шкале «слева — направо»).
О восприятии этими политическими силами революции в России написано очень много, но далеко не все аспекты и детали, проистекающие, в том числе, из географии «левых» движений, были до сих пор охвачены советской и современной российской исторической наукой. Не претендуя на исчерпывающий анализ столь многогранной и многоплановой проблематики, мы предприняли попытку «воссоздать льва по его когтям» — «ex ungue leonem»: отталкиваясь от менее исследованных, но, наш взгляд, достаточно показательных примеров рецепции российского революционного и постреволюционного опыта, проанализировать уроки, извлеченные «левыми», во всем их многообразии, из Великой Российской революции.
Еще одно необходимое предварительное замечание будет касаться самого понимания проблематики «влияния». Нередко его трактуют в первую очередь (если не исключительно) к прямому воздействию, причем преимущественно в «позитивном» смысле, — иными словами, как безусловный пример для подражания, полного или частичного. «Сделаем как в России» — эта идея действительно была популярна среди значительной части «левых». Однако же восприятие (рецепция) того или иного общественного явления — и Российская революция здесь не служит исключением — вовсе не обязательно сводится к заимствованию модели социального устройства или копированию методов ее построения. Сюда относится и осмысление, и оценка, и критика, и стремление извлечь уроки, избежав негативных эффектов, и, наконец, притязания на то, чтобы, отталкиваясь от анализа событий и процессов, предложить иной, альтернативный путь к социальной справедливости, свободе и равенству на основе иной теоретической платформы, которая, по мысли действующих сил и лиц, будет в большей степени соответствовать гуманистическим идеалам социального и личностного освобождения.
Именно о таком, неоднозначном воздействии Великой Российской революции и последующего опыта восторжествовавшего в России большевизма на широкий спектр «левых» сил, течений, идей и организаций идет речь в книге.
* * *
«Когда гигантский крах Мировой войны, на протяжении четырех лет крутившей народы в кровавом хороводе смерти и разрушения, нашел свое предварительное завершение в революциях в России и Центральной Европе, европейский рабочий класс оказался перед новым отрезком своей тернистой истории, который мог привести его к избавлению от тысячелетнего порабощения и угнетения. Система капиталистической эксплуатации и тирании, воплощенной в современном государстве, оказавшаяся не в состоянии предотвратить общественную катастрофу таких чудовищных масштабов, более того — самым нечестивым и преступным образом систематически подготовлявшая и развязавшая ее, утратила моральное оправдание для своего существования и должна была погибнуть от своих же собственных мерзостей. Разорванные на части и раздробленные на куски трупы миллионов принесенных в жертву собратьев по человечеству, ужасающее опустошение целых местностей и чудовищная сумма человеческой боли и почти сверхчеловеческих страданий, которые повлекла за собой эта жуткая всеобщая пляска смерти, стали ужасными свидетельствами внутренней порочности и безграничной бездарности системы, угрожавшей погрязнуть в болоте своих собственных преступлений. Никогда прежде перед рабочим классом не открывались подобные перспективы близкого освобождения от ига наемного рабства и государственного деспотизма; никогда прежде не предоставлялась подобная возможность для охватывающего все его силы, необоримого действия против самих устоев существующей системы эксплуатации».
Эти апокалиптические строки, которыми открывается обращение к трудящимся мира, принятое в январе 1923 г. учредительным конгрессом Международной ассоциации трудящихся — анархо-синдикалистского Интернационала, интересны не только тем, что отражают оценку послевоенной революционной волны со стороны наиболее радикальных ее активистов. Она служит выражением общих, хотя в большинстве случаев — туманных, настроений современников, «рядовых людей», вовлеченных в пучину тех бурных событий. Эти настроения можно передать одной фразой: бунт против старого мира и всех порожденных им ужасов.
Великая российская революция 1917—1921 гг. казалась тогда первым, начальным актом всемирной революционной волны, которая призвана была положить конец старому строю, породившему Великую войну. Связанные с этим потоком потрясения продолжались приблизительно до 1921—1923 гг. Современники нередко называли их «мировой революцией». Так воспринимали события не только их противники, но и многие из участников, во всяком случае, из числа тех, кто не просто стихийно выходил на улицы, но и пытался осмыслить происходящее. Тогда казалось, что эта глобальная революция уже началось, и это не одномоментный акт переворота, а нелинейный процесс, сопровождающийся подъемами и спадами. «Мировая революция ворочается в пеленках (…), — записывает в дневнике в июне 1919 г. немецкий анархист Эрих Мюзам, находясь в тюрьме после подавления Баварской Советской Республики и комментируя сообщения о волне массовых стачек, прокатившейся по Франции и Италии и другим странам. — Мировая революция, вероятно, теперь [только] начинается».
Подобного мнения придерживались вначале также российские большевики и их сторонники за рубежом.
Прямое воздействие революции в России с ее радикальной самодеятельностью масс, решительностью разрыва со старыми институтами и социальными отношениями, созданием новых политических структур в форме Советов, в которых усматривали органы подлинного народного самоуправления, вне всякого сомнения, можно проследить в ходе последующих событий. Достаточно просто перечислить некоторые из крупнейших социально-протестных и революционных выступлений 1917—1923 гг. в различных странах мира, чтобы с легкостью обнаружить их сходство в масштабе, проявлениях, формах и в структуре вовлеченных в эти процессы сил, что едва ли могло быть случайным. Так, в 1917 г., помимо революции в России, произошли массовые стачки во Франции, всеобщие забастовки в Бразилии и Испании. 1918 год отмечен всеобщими стачками и революциями в Германии и Австро-Венгрии, революцией в Финляндии, крупными забастовками во Франции, всеобщими забастовками в Португалии и Уругвае, восстаниями в Болгарии и Бразилии. В течение 1919 г. революционные, массовые забастовочные выступления и бунты, продолжавшиеся в Германии и Венгрии (советские республики), распространились на Испанию, Аргентину, Перу, США, Канаду, Японию… В 1920 г. развернулось массовое движение захвата фабрик рабочими в Италии; в Германии после всеобщей стачки против Капповского путча шли бои между правительственными войсками и «Красной армией» Рура; забастовками были охвачены Франция и другие страны… Выступления революционного или предреволюционного характера происходили в разных частях мира и в течение нескольких последующих лет. Эта всемирная революционная волна практически во всех случаях явилась следствием сложных переплетений двух факторов: фактора общесистемного (или мирсистемного), связанного с мировой войной и ее последствиями для населения, и фактора «внутреннего», характерного для каждой отдельной страны, в которой вспыхивали революционные события, и отражавшего особенности социально-экономической и классовой структуры, расстановку социально-политических сил, культурно-исторические традиции, ценностные ориентиры, меняющиеся по мере модернизации общества. Национальные комбинации этих факторов порождали различную реакцию на события в России: где-то внутренняя ситуация развивалась более радикально, где-то менее, где-то бурно, где-то, напротив, сравнительно мирно. Все прежние, неразрешенные социальные и политические конфликты, на время отодвинутые войной на задний план, вновь включались в повестку дня, усиленные гневом в отношении власть имущих, которые довели социум до катастрофического состояния.
Первоначальный энтузиазм в отношении революции в России и ее последствий для остального мира, выходил, однако, далеко за пределы леворадикального лагеря. Даже многие из тех, кто не видел в событиях в России непосредственный пример для подражания, старались найти в них те или иные положительные и прогрессивные стороны. Одни надеялись, что они откроют путь к прекращению мировой войны. Другие выражали удовлетворение тем, что российская революция, во всяком случае, покончила с отсталым феодализмом — помещичьим землевладением и монархическим деспотизмом. Она направлена «против гнусного присвоения земли», — подчеркивал, например, мексиканский революционер Эмилиано Сапата. Даже многие «левые», которые считали большевизм ошибочным и неверным, относились к российской революции с симпатией и выражали солидарность с ней. Так, знаменитый британский писатель-социалист Герберт Уэллс в 1920 г. осуждал «самонадеянность большевиков», безрадостность «фарса диктатуры пролетариата» и бесплодность попыток утвердить социалистические отношения в стране с неграмотными массами и «отсталым» сознанием, но утверждал, что «феникс революции обратился в пепел, чтобы вновь возродиться».
Главы первой части монографии дают представление о некоторых сторонах этой первой реакции в мире на события в России. Революция 1917—1918 гг. в Финляндии, имея под собой глобальные внутренние противоречия, давно требовавшие своего разрешения, как то: вопрос о безземельном населении, даже более важный, чем рабочий вопрос, начиналась как часть Великой российской революции, но очень скоро приобрела самостоятельные черты и может рассматриваться как репетиция европейских революций 1918- 1919 гг. В первой главе в деталях разбирается ситуация в леворадикальном крыле финляндской революции и его связь с товарищами и единомышленниками в России.
Об одной из самых ярких страниц в истории послевоенной Европы — массовом захвате фабрик итальянскими рабочими в 1920 г. — в советской и российской историографии найдется немало исследований (равно как и о революциях в Германии, Австрии и Венгрии). Поэтому в монографии мы обращаем внимание на иной, мало знакомый читателям в России взгляд на события, предложив в качестве приложения перевод текста итальянского анархо-синдикалиста Алибрандо Джованнетти. Этот профсоюзный активист, деятельный участник событий, сам рассказывает о том, как идея рабочего контроля и рабочего самоуправления, вдохновленная опытом российской революции, отразилась в деятельности Итальянского синдикального союза, второго по численности и наиболее радикального профобъединения страны.
Российские события оказали воздействие, не всегда прямое, на революционные движения, которые носили иной характер и не преследовали непосредственно социалистические цели. Одним из таких движений было антиколониальное движение в Ирландии после Первой мировой войны, особенностям развития которого посвящена третья глава.
Проблеме адекватности восприятия Российской революции в других странах и регионах мира отведено значительное место в книге. О трудностях, которые возникали при этом, дает представление вторая глава (на примере откликов на Октябрьские события 1917 г. в Петрограде в греческой печати). В российских событиях зачастую видели то, что хотели видеть. В общем и целом, можно утверждать, что чем дальше находилась та или иная страна от России, чем медленнее и «хуже» доходила туда информация о том, что в ней происходит, тем сильнее проявлялась такая тенденция. К примеру, многие анархисты поначалу сочли, что российская революция носит либертарный характер и развивается по пути к анархистскому обществу.
Когда в начале 1920-х гг. мировая революционная волна отхлынула, а большевики, перейдя к НЭПу, словами В. И. Ленина, «сами себя термидоризировали», для левых идейно-политических течений пришло время осмыслить, что именно произошло в России и во всем мире — и попытаться извлечь из этого уроки. Коммунистическим партиям пришлось приспосабливаться к новой, неожиданной для них реальности «стабилизации капитализма», сталкиваясь при этом с жестким диктатом со стороны Коминтерна, который стремился контролировать их действия и определять тактику (о том, с какими проблемами при этом столкнулась Коммунистическая партия Великобритании, идет речь в четвертой главе). Далеко не все партии, примкнувшие к III Интернационалу, были согласны с новым курсом большевистского руководства. Одной из критических реакций «слева» стало появление немецко-голландской «школы» левого коммунизма, получившей также название «коммунизма рабочих Советов». Ее приверженцы (А. Паннекук, Г. Гортер, О. Рюле и другие) отвергли большевистскую модель и тактику, провозгласив, что «революция не есть дело партий», а партийная диктатура несовместима с коммунизмом. В конечном итоге они пришли к выводу о буржуазном характере большевистской революции в России, противопоставив ей будущую «настоящую» социалистическую революцию в промышленно развитых странах Запада. Становлению этого течения, мало изученного в советской и российской исторической науке, посвящена глава из книги французского исследователя Ф. Буррине, впервые переведенная на русский язык (Приложение 2).
Европейские социалисты и социал-демократы еще в самый разгар Великой Российской революции выступили с критикой российского большевизма, однако с иных позиций. Они резко отвергли предательство большевиками принципов демократии. Виднейший теоретик немецкой социал-демократии К. Каутский обвинял Ленина и его сторонников в отходе от марксизма, осуждал роспуск Учредительного собрания, отмену всеобщего избирательного права и «красный террор» в Советской России. Советский режим представлялся ему не социализмом, а бонапартизмом, а опыт СССР — неприемлемым для развитых индустриальных стран. Эволюции взглядов немецкого идеолога демократического социализма в 1930-х гг. посвящена шестая глава книги.
Со своей стороны, как показано в пятой главе монографии, британские умеренные социалисты-фабианцы, посещавшие Советский Союз в 1920-х — 1930-х гг., при всей убежденности в непригодности «отсталой» и диктаторской советской модели для Запада, проявляли интерес к некоторым практическим шагам и действиям руководства СССР, прежде всего, к государственному планированию экономики, а также мерам, направленным на достижение большей социальной справедливости.
Особый интерес представляет вопрос о том, какие же уроки извлекли из опыта революции сами российские революционеры, точнее говоря, их леворадикальное крыло: анархисты, сыгравшие столь заметную роль в событиях 1917 г. и последующей гражданской войны. Еще в 1920 г. П. А. Кропоткин сказал американскому анархисту А. Беркману, что большевики показали, «как не следует делать революцию». C торжеством большевистской диктатуры, подавлением Кронштадтского восстания 1921 г. и махновского движения анархисты пришли к выводу, что социальная революция в России не победила, а, напротив, потерпела поражение, а в Советской России (позднее СССР) установился строй государственного капитализма. Такое же мнение возобладало и в мировом анархистском движении. «В России победило левое крыло государственного социализма при помощи всех действительно революционных элементов, которых оно предало в тот самый момент, когда сконцентрировало в своих руках публичную власть и принесло социализм в жертву диктатуре одной партии. Насильственно разрушив с железной последовательностью все институты, которые, как Советы, кооперативы и т. д., выросли из инициативы народа, и подчинив массы новообразованному классу комиссарократии, оно парализовало их творческие усилия и создало новый деспотизм, который задушил любую свободную мысль (…)», — заявили участники учредительного конгресса анархо-синдикалистского Интернационала, назвавшие диктатуру пролетариата «фиговым листком большевистской реакции».
Но что же пошло не так в российской революции? В чем были причины неудачи? И что нужно сделать для того, чтобы в ходе будущей новой революции не были допущены прежние ошибки? На эти вопросы пыталось дать ответ русское анархистское движение в подполье и в эмиграции (седьмая глава монографии).
Свои особенности имело восприятие событий в России на периферии «Мир-Системы». Они определялись, в частности, удаленностью от «основной сцены» российской драмы и самой структурой «периферийных» обществ. Первый фактор затруднял доступ к достоверной информации о происходящем и усиливал соблазн, вслед за аналитиками и наблюдателями, увидеть в российской революции желаемое. Второй порождал в ряде случаев незавершенность процессов дифференциации между отдельными направлениями «левой» мысли — общинным социализмом, марксизмом, анархизмом, немарксистским социализмом и т. д. Под влиянием российской революции и последующего развития большевистского режима после первоначальных иллюзий в «левых» движениях происходил распад неформального леворадикального «блока» и закреплялось размежевание между различными социалистическими течениями. Это развитие прослеживается на примерах азиатской страны — Китая (восьмая глава) и латиноамериканской страны — Чили (девятая глава).
Наконец, последняя, четвертая часть монографии посвящена «знаниям», которые извлекли из революции в России и из всего послевоенного кризиса капиталистической «Мир-Системы» «левые» и левоцентристские приверженцы парламентаризма. Некоторые политические движения, как австрийская социал-демократия, увидели в трагических перипетиях российских событий подтверждение избранного ими курса на переход к социализму посредством постепенных преобразований, улучшающих повседневное положение людей труда (десятая глава). В других случаях убежденность умеренных «левых» и центристов в том, что обострение социально-экономических противоречий вредит всему обществу, замедляет процессы индустриализации, подрывает в конечном счете устойчивость политической системы, в частности через возможное усиление политического радикализма, в той или иной степени вдохновленного российским примером, побуждало к проведению реформ, которые уменьшали масштабы общественного неравенства и способствовали интеграции трудящихся масс в существующую систему (прослеживается на примере Финляндии в одиннадцатой и Канады в двенадцатой главе). В целом допустимо говорить о том, что одной из форм реакции на революционные потрясения стало создание модели западного «социального государства» при всей вариативности этого процесса, имея в виду явное отставание Финляндии от соседей по североевропейскому региону в атмосфере недоверия государства к рабочему классу, поднявшему «красный мятеж» в 1918 г. не без влияния со стороны большевистской России.
В условиях глобальных трансформаций универсальная идея справедливого мироустройства как никогда актуальна, а ее понимание спорно, что, в свою очередь, актуализирует переосмысление теории и практики «левого» движения, сформировавшегося в том числе под влиянием революционных событий в России в 1917—1921 гг. Попытку такого переосмысления — с привлечением малоизученных сюжетов, объединением взглядов современников и современного научного взгляда на проблему национальной адаптации универсальных идей, в широком смысле, — представляет настоящее исследование.
In English
