Первое предисловие я написал в мое 80-летие. Свое намерение я выполнил — в том же году типография ИНИОН РАН напечатала сто экземпляров книги «Юрий Борко. Позднее. Стихи, воспоминания». Я роздал их в основном однокурсникам, а также друзьям, большей частью знавшим Тома, а иногда и не знавшим его.
Теперь мне предстоит встретить 90-летний юбилей. Всё, что я тогда рассказал о моем самовосприятии, остается верным по сей день.
А что касается воспоминаний, то я начал записывать их еще в поздние советские времена, но систематически уже после 1991 года и особенно в последнее десятилетие. Я рассказывал о своей жизни и событиях, которые происходили в моей стране или за её рубежами. И лишь о семействе Борко, о двух его поколениях — моих бабушке и дедушке, их пятерых детях, включая мою маму, рассказать мне было нечего. Помню, что в раннем детстве я задавал им какие-то вопросы об их далёком прошлом, но они отвечали неохотно и отделывались общими фразами. Я это понял и отстал от них. Причины их нежелания отвечать я понял много позже. Спрашивать я начал лет с пяти-шести, то есть с середины по конец 1930-х годов, в пору жутких репрессий. Тогда один из самых зловещих вопросов звучал так: «Чем вы занимались до 1917 года?» Ну кому хотелось отвечать на такой вопрос, даже в том случае, если его задал любимый внук или племянник?
А пятнадцать лет назад произошло событие, открывшее мне путь в прошлое моего семейства. В мае 2003 года умерла моя тетя Рита Абрамовна, или просто Рита, как я называл ее с детских лет, — младшая из братьев и сестер Борко. Проводив ее в последний путь, я в один из ближайших дней занялся разборкой ее архива и обнаружил, к моему изумлению, интереснейшие документы. Многие из них были датированы 20-40-ми годами. Тетушка была на редкость аккуратна и бережлива. В папках и конвертах хранились ее собственные документы, архивы главы семейства Абрама Израилевича и двух ее братьев — Ефима и Иоана, воспоминания родных и соратников Этель Борко, погибшей в 1919 году. В Ритином архиве почти не было документов Нади, моей мамы. Но я вспомнил, что после ее смерти в 1950 году нашёл в шкафу картонную папку образца 30-х годов, перевязанную крест-накрест тонкой бечёвкой. В ней хранились мамины старые документы и фотографии начиная с времен Гражданской войны. Мы с Леной четырежды меняли московское жильё, выбрасывали кучу бумаг, но у меня ни разу не возникало мысли расстаться с маминым архивом. Как знать, может, в папке таилась её незримая душа?
Правда, когда я впервые углубился в изучение архивов, печальным открытием для меня стало то, что документы, сколько бы их ни было и как бы содержательны они ни были, живых свидетелей заменить не могут. Я с недоумением спрашивал себя, почему так редко и так мало расспрашивал моих старших о том, как им жилось в разные времена и каков был мир, в котором они жили. Правда, как я уже сказал, мои детство, отрочество и юность пришлись на то время, когда надёжнее было ни о чем не спрашивать. И не на все мои вопросы они стали бы отвечать. По разным причинам — из-за впитавшейся в плоть и кровь предельной осторожности или нежелания не то что говорить, но даже мысленно перелистывать страницы прошлого. И всё же, всё же… Как выяснилось, Александр Сергеевич, посетовав, что «мы ленивы и нелюбопытны», адресовал эти слова и мне. Увы!
Я изучал содержимое архивов, вчитывался в документы, и в какой-то момент передо мной, будто на экране, высветилась 125-летняя история семейства Борко, начиная с первого конкретного события в 1897 году. Она видится мне в двух ракурсах. С одной стороны, личные судьбы двух старших поколений Борко, с другой — как связаны были их судьбы с историей страны в двух ее ипостасях и историей жившего в ней еврейского народа. Я начал набрасывать очерки о них в середине нулевых годов, потом прервался и, вернувшись к ним пару лет назад, почти закончил в нынешнем году.
Недавно, читая отклики на кончину Даниила Александровича Гранина, я прочел записи Нины Петляновой. Собкор «Новой» посетила 98-летнего патриарха русской литературы 10 июня, за три недели до его ухода. Меня поразило одно высказывание писателя: «Не знаю, почему я всё еще живу? Может, я такой вредный, что Бог меня боится пустить к себе? Я уже говорил, что не знаю, есть Он или нет. Но если я буду сидеть и перебирать чётки, то я уже ничего не напишу» (Новая газ. 2017. 7 июл. С. 5). Надо, подумалось, поторопиться и мне. Пора складывать все написанное о старших поколениях семейства Борко, о самом себе и моей семье, о друзьях, о моих отношениях с Urbi et Orbi, и прежде всего со своей Отчизной, как бы она ни именовалась в течение моей жизни. Пора готовить книгу к изданию.
Всему свое время, и время всякой вещи под небом» (Еккл. 3:1). Идешь по жизни — от горизонта к горизонту. И хотя знаешь, что когда-то глазам твоим откроется горизонт, за которым уже не будет ничего, но в непосредственном опыте всё воспринимается как безостановочное...
In English
