Всему свое время, и время всякой вещи под небом» (Еккл. 3:1). Идешь по жизни — от горизонта к горизонту. И хотя знаешь, что когда-то глазам твоим откроется горизонт, за которым уже не будет ничего, но в непосредственном опыте всё воспринимается как безостановочное и нескончаемое движение — за далью даль. А затем, словно тебя кто-то под локоть толкнул, как бы заново прозреваешь, что время и пространство твоего движения конечны, что пройденное расстояние гораздо длиннее того, которое тебе осталось пройти, и осознание этого факта становится частью твоего нового восприятия мира и самого себя. Ты по-прежнему живешь в настоящем, но оно связано уже не столько с будущим, сколько с прошедшим временем. К тому же обнаруживаешь, что накопленный опыт прожитого и пережитого уже превзошел объем критической массы, вызывающей, подобно ядерной цепной реакции, спонтанный процесс воспоминаний и размышлений о жизни, людских судьбах и стране, в которой тебе довелось родиться и прожить. И тогда наполняются реальным смыслом, ибо теперь это собственный опыт, слова Экклезиаста: «Время разбрасывать камни и время собирать камни» (Еккл. 3:5). Два разных времени, две поры твоей жизни: с первой ты распрощался, пришла пора «собирать камни».
В далекие «тинейджерские» годы я вел личный дневник и писал стихи. О стихах вспоминаю с улыбкой. Сочинять их начал в четырнадцать лет, закончил — в девятнадцать. Этакая смесь дерзостей раннего Маяковского, порывов юного Данко и страданий молодого Вертера. Разумеется, я имею в виду не литературные достоинства, а мотивы. Всё искренне и всё вперепев, всё всерьез и всё — пародия и гротеск, за исключением, может быть, трёх-четырёх небольших стихотворений, подкупающих своей открытостью и вполне приличных по форме. А дневник я начал в памятную осень 1941 года, в сентябре, и первая запись по прибытии в Казань, где жила моя тетя, младшая сестра мамы, была о четырехдневном путешествии из Москвы, в тамбуре до отказа набитого людьми вагона. Всю дорогу я или стоял, или сидел на корточках, прислонившись спиной к стенке. Увы, первая тетрадка дневника до сегодняшнего дня не дожила, и я помню только грохот встречных воинских эшелонов — платформы с танками, орудиями и грузовыми машинами, товарные вагоны с предназначенными для фронта грузами, приоткрытые теплушки и солдатские лица в дверных проемах, составы цистерн. Железная дорога Свердловск — Казань — Москва была почти на всём протяжении одноколейкой, эшелоны шли примерно с часовым интервалом, и мы подолгу стояли на каждом полустанке, пока не возникала двух-трёхчасовая пауза, и наш поезд успевал пройти один-два перегона до очередной станции. Я вел дневник все военные годы, начало послевоенных лет и закончил последнюю тетрадку осенью 1948 года, когда начал учиться на историческом факультете МГУ. Из «тинейджерских» штанов я вырос, да и жизнь началась небывало интенсивная и чертовски интересная.
Минуло сорок лет, я вновь начал писать стихи и вести — нет, не дневник, — а записи раздумий, воспоминаний, комментариев к прочитанным статьям и книгам. Видимо, это настроение назревало исподволь, а выплеснулось в 1986 году. В апреле умер Том Петров. Ушёл первый из моих ближайших друзей, один из тех, кто однажды вошел в мою жизнь и остался в ней навсегда. Я написал несколько стихотворений, посвященных Тому, и начал записывать воспоминания о нем. Но, как я уразумел позже, это было началом более глубокого поворота в самом себе. Мы живем двумя параллельными жизнями — внешней и внутренней. Они связаны друг с другом, но чаще находятся в той или иной дисгармонии. Мне открылась забытая часть моего внутреннего мира, оказавшаяся в тени другой моей жизни — профессиональной и деловой, которой, как правило, сопутствуют суетность и сиюминутность, круговерть нужных и ненужных обязательств, обещаний, встреч и т. д.и т. п. Во мне проснулось желание записывать то, что я вспомнил, увидел, услышал или прочёл, прочувствовал и понял. Тогда-то я и вспомнил про «собирать камни».
Прошло более двадцати лет, и в памяти моего компьютера накопились уже сотни страниц всякого рода записей. В нынешнем году мне исполнилось восемьдесят, и я решил, что пора привести свои записи в порядок. Я начал со стихов и воспоминаний о Томе Петрове.
Первое предисловие я написал в мое 80-летие. Свое намерение я выполнил — в том же году типография ИНИОН РАН напечатала сто экземпляров книги «Юрий Борко. Позднее. Стихи, воспоминания». Я роздал их в основном однокурсникам, а также друзьям, большей частью...
In English
