Разочарования и надежды: «Русский вопрос» на фоне трансформаций немецкого внешнеполитического дискурса в первой трети XIX века

Проекция разочарований и надежд: «Русский вопрос» в контексте немецкого внешнеполитического дискурса первой трети XIX века Заиченко О.В. 2018 г. 500 Р 375 Р

На протяжении столетий образ России создавался общественным мнением Европы как антитеза европейского устройства. Главной характеристикой русского, как, впрочем, и других славянских обществ, являлось некое переходное состояние между «цивилизованным» Западом и «варварским» Востоком, когда усвоение цивилизационных норм объявлялось поверхностным, а природная основа — варварской. Как подчеркивал в своем исследовании американский культуролог Ларри Вульф [1], «изобретение Восточной Европы» было неразрывно связано с самоидентификацией Запада. Помимо исключительной значимости для формирования европейской идентичности, вопрос о том: что есть Россия, относится ли она к Европе? — оставался также центральным компонентом непрекращающегося внешнеполитического дискурса о сохранении баланса сил и роли российского государства в системе европейской безопасности. Со сменой очередной политической эпохи менялся и ответ на вечный «Русский вопрос». После Французской революции благодаря усилиям, прежде всего, французских публицистов образ России прочно ассоциировался с комплексом «русской угрозы», которая исходила извне или с дальних окраин Европы, и претензиями на создание «универсальной монархии». После установления французской диктатуры над большей частью континента и начала русско-французской войны 1812 г. Россия рассматривалась уже как союзник, единственная сила, которая могла бы противостоять «великой армии» Наполеона. После победы над «корсиканским чудовищем» и учреждением Священного союза именно с Россией и ее императором, Александром I, большинство европейских интеллектуалов связывало свои утопические надежды на начало новой эпохи духовного возрождения и установления «вечного мира» в Европе.

На протяжении всего XVIII в. Священная Римская империя германской нации продолжала оставаться центром, где сходились дипломатические, политические, территориальные и иные интересы европейских держав. С момента заключения в 1779 г. Тешенского мира Россия начинает соперничать с Францией за влияние в германских землях. «Инфлюэнция» в Германии рассматривалась российским правительством как важное средство укрепления западных границ Российской империи, ее позиций на Севере Европы, на Балтике, в Восточной Европе и на Балканах. Но долгое время в этой «политической игре» перевес был на стороне Франции. В конце XVIII и в первое десятилетие XIX в. благодаря успехам Просвещения и победоносным войнам Французской республики с коалициями европейских монархий ее влияние в немецких землях казалось незыблемым. Однако после победы над Наполеоном Россия вытеснила Францию с политического поля этой части Европы, став главным источником влияния в немецких землях и закрепив за собой право вмешательства в дела германских государств. С 1812 г. ее мифологизированный образ превратился для немцев в главную проекцию всех внешнеполитических страхов и надежд. После завершения Наполеоновских войн и создания Священного союза, а затем окончательного утверждения в Европе принципов политики Реставрации, созданный в немецкой публицистике образ России, обрастая новыми символами и смыслами, постепенно начал трансформироваться в идеологическую конструкцию, все чаще выступая в качестве абстрактного символа, аргумента во внешнеполитических дискуссиях о системе безопасности. Лишь к началу 30-х гг. XIX в., став частью противоборствующих мировоззрений — консервативного и либерального — и основой для создания различных политический утопий и антиутопий, миф о России, помимо включенности в вечный европейский дискурс о системе равновесия, приобрел исключительную значимость для процесса формирования национальной и политической идентичности у немцев.

Как уже отмечалось выше, несмотря на свое активное участие в пресловутом балансе сил, Российская империя на протяжении всего XVIII в. не воспринималась большинством населения Германии как полностью европейское государство, оставаясь неким амбивалентным образованием, находящимся между Европой и Азией, на полпути от варварства к цивилизации. В результате и в первое десятилетие XIX в. в немецких политических дискуссиях Россия рассматривалась в основном в рамках дихотомии «Европа — Азия» и «цивилизация — варварство», будучи частью, прежде всего, европейского внешнеполитического дискурса. В последующие 10 лет страхи и надежды Наполеоновских войн сменились разочарованиями эпохи политической Реставрации. В этот период в германском общественном пространстве на фоне формирования новых партийных идеологий и развития национально-освободительного движения начинают возникать и новые дискурсы — партийно-политический и национальный, для которых образ России также продолжал оставаться одним из важнейших элементов. В результате с развитием политического и национального самосознания появляются еще две пары антагонистических противоположностей, в рамки которых немцы в зависимости от партийной принадлежности пытаются втиснуть свое восприятие России: «свобода против деспотизма» и «революция против легитимизма». В конечном итоге после 1830 г. все это вылилось в глобальную политическую аппозицию «Россия против Революции». Для немцев, как «опоздавшей нации», лишенной государственного, национального, экономического и даже конфессионального единства, проблема политической и национальной идентификации была чрезвычайно актуальна. Но тем не менее в силу обстоятельств в первой трети XIX в. именно европейский дискурс и связанные с ним вопросы безопасности и сохранения баланса сил, а также войны и всеобщего мира в Европе, играли определяющую роль в интеллектуальной жизни немецкого общества.

Короткий временной отрезок, охвативший первую треть XIX в., стал для немцев годами «великих надежд», «эпохой большого страха» и сильных разочарований. Политические ожидания, связанные с Французской революцией, сменились разочарованием после начала революционного террора и французской экспансии в верхнерейнские имперские княжества. Затем на протяжении более 20 лет немцы были охвачены «большим страхом» после того, как германские земли, оккупированные французской армией, стали ареной для кровопролитных сражений войн антинаполеоновских коалиций. После победы над «корсиканским чудовищем» и его великой армией немцы снова переживали душевный подъем, связанный с созданием в 1815 г. Священного союза и ожиданиями новой исторической эпохи, призванной поднять политическую и духовную жизнь континента на высшую ступень, чтобы обеспечить вечный мир его народам. Но возникшая на месте старой Европы Венская система, основанная на принципе легитимизма, привнеся значительные новшества в систему международных отношений, не предполагала решения назревших политических проблем: создания национальных государств и проведения либеральных реформ. Затем последовали Аахенский конгресс [2] 1818 г. и Карлсбадские указы [3] 1819 г., которые сопровождались новой волной массовых разочарований, дав начало политике Реставрации в германских землях и надолго похоронив идею национального единства и конституционного правления. Но при этом времена опустошительных войн и «большого страха» перед анархией и революционным хаосом, длившиеся с 1792 г. и принесшие столько бедствий Германии, казалось, закончились. С одной стороны, немцы получили долгожданный мир и внешнеполитическую стабильность, с другой — подавление любых проявлений оппозиционного мышления внутри германских государств. Последовавшая эпоха политического обскурантизма с усилением цензуры и полицейских репрессий положила конец каким-либо высказываниям на злободневные национальные и внутриполитические темы, оставив возможность только для абстрактных рассуждений о «вечном мире», судьбах Европы и балансе сил, которые тем не менее продолжали волновать большинство немцев, заплативших слишком высокую цену за свое нынешнее «мирное существование». Консервативная реакция с присущим ей космополитизмом пыталась искусственно заменить нарождающееся в германском обществе национальное самосознание европейским или свести его к местному земельному патриотизму. Лишь после революционных волнений 1830 г. с началом политического противостояния либеральной и консервативной идеологий на первое место, наконец, выйдет процесс формирования немецкой идентичности. Главную роль в этом процессе будут играть уже не внешние, а внутренние факторы, которые найдут свое выражение в новых дискурсах о будущей судьбе Германии — национальном и партийно-политическом.

Примечания

1 Вульф Л. Изобретая Восточную Европу. Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения. М.: Новое литературное обозрение, 2003.

2. Аахенский конгресс — дипломатическая конференция с участием глав европейских государств в Ахене в 1818 г., созванная с целью решения вопросов вывода оккупационных войск из Франции и конструирования системы международных отношений между четырьмя великими державами — Великобританией, Австрийской империей, Пруссией и Россией. Итогом конгресса стало совместное решение о принятии Франции в Священный союз в качестве полноправного члена, что вызвало крайнее возмущение в патриотически настроенных кругах в германских землях, понесших большой урон от недавней французской оккупации.

3. Карлсбадские указы — серия реакционных указов, введенных в государствах Германского союза по решению Бундестага 20 сентября 1819 г. после конференции в курортном городе Карлсбад и, по сути, направленных против любых проявлений немецких патриотических настроений, связанных с идеей создания в Германии единого национального государства с либеральной формой правления. Главной мишенью запретов стали немецкие свободные университеты и печатные издания. В частности, указы запрещали деятельность студенческих национальных братств (Burschenschaften), предписывали уволить всех либерально настроенных профессоров университетов и усиливали цензуру прессы. Важной чертой указов было то, что власти Германского союза трактовали либеральные и националистические идеи как призыв к мятежу и преследовали тех, кто распространял эти идеи, особенно это было характерно для Пруссии. В последний раз преследование было возобновлено после Гамбахского празднества 1832 г. Только благодаря революции 1848 г. Карлсбадские указы были аннулированы Бундестагом 2 апреля 1848 г.