Предисловие - Нормы и мораль в социологической теории: от классических концепций к новым идеям

Нормы и мораль в социологической теории: от классических концепций к новым идеям отв. ред. И.Ф. Девятко 2017 г.

В «Основах метафизики нравственности» И. Кант (1785) уделяет немалое внимание принципиальному различию между эмпирической антропологией морали, описывающей, как люди действуют и выносят суждения в повседневно наблюдаемых морально релевантных ситуациях, и чистой философией морали. В основе последней лежат внутренне присущие разуму высшие принципы, которые не обусловлены никакими ситуативными обстоятельствами, открываемы априорно и, главное, позволяют определять, как люди должны поступать. Кант отнюдь не отрицает способности обыденного морального сознания руководствоваться не только данными опыта, но и априорными понятиями, полагая, что «…человеческий разум в сфере морального, даже при самом обыденном рассудке, легко может достигнуть высокой степени правильности и обстоятельности» [Кант, 1965: 226], однако различение между метафизическим исследованием источника априорных принципов практического разума и эмпирическим исследованием нравов важно, в частности, потому, что первые выступают в качестве нормативного эталона для оценки вторых. Это различение, с одной стороны, прочно отделяет любую имеющую эмпирическое содержание науку о нравах от чистой философии морали («этики философов», как позднее назвал ее Э. Дюркгейм), с другой же стороны, открывает перспективу исследования сферы морально релевантного методами эмпирических наук о поведении. Однако что именно определяет моральную релевантность или, иными словами, наличие или отсутствие нормативного измерения в повседневных ситуациях, поступках и суждениях, составляющих объект изучения таких эмпирических наук? Как социальные акторы, индивидуальные или коллективные, решают, какие именно действия из множества имеющих с трудом поддающиеся учету и в разной мере доступные предвидению приятные или вредоносные последствия для окружающих заслуживают порицания или похвалы, не говоря уже о далеко не символических правовых санкциях? Может ли социальная теория норм (норм морали, права, конвенций) быть сугубо натуралистской, использующей в качестве объяснительных переменных исключительно наблюдаемые социальные, экономические и тому подобные факты и процессы и не обращающейся к идее рациональной воли как источника морального суждения обычных людей (то есть непрофессиональных философов)? Или, напротив, такая теория возможна как преимущественно дескриптивная и интерпретативная наука о нравах, о том, что принято или не принято «здесь-и-сейчас», в данном культурноисторическом контексте, для которой само различение «морального» и «неморального/аморального» не имеет самостоятельного значения и объяснительной силы? Как соотносятся множественные нормативные системы и существуют ли универсальные «моральные основания» или «моральные измерения», позволяющие социальным акторам сопоставлять и соотносить нормы морали, права, профессиональной этики и т. п.? Перечисленные, а также связанные с ними более конкретные вопросы рассматриваются в первых трех главах книги на фоне различающихся ответов, которые были предложены не только в рамках классической и современной социологической теории, но и в более широком междисциплинарном контексте анализа противоречивых взглядов на природу морали и права, разрабатывавшихся в последние полвека в метаэтике, философии социальных наук, общей теории права и психологии морали, а в последние два десятилетия — и в рамках широких проектов «новой социологии морали» (см., в частности, [Hitlin, Vaisey, 2010]) и экспериментального исследования морального познания [Green, 2014].

Диалектике трансгрессии, социального контроля и нормативного морфогенеза посвящена четвертая глава книги, в которой, в частности, исследуются возможности привлечения к ее интерпретации новых концептов «трансмобильности» и «морфогенезиса/морфотаксиса», иллюстрируемые яркими примерами «новой социальной феноменологии». Дополняющий эту главу критический анализ объяснений возникновения и трансформации нормативных систем, предложенных в классических эволюционистских и неоэволюционных теориях морали, описывающих изменения в масштабах большого исторического времени, представлен в седьмой главе «Неоэволюционизм в социальных науках и эволюционная социология морали».

Нормативное измерение связи риска и моральной ответственности, сопряженных с происходящими в разных временных масштабах социальными изменениями и отдельными действиями индивидуальных и коллективных акторов, составляет предмет детального теоретического анализа в пятой главе «Риск и ответственность: реконструкция нормативного измерения ответственного поведения». Шестая глава книги «Теоретическая характеристика профессиональной морали в перспективе социологических исследований профессий» посвящена рассмотрению основных подходов к теоретическому анализу особого типа нормативных систем, отличного от морали и права и играющего все более значимую роль в современных и постсовременных обществах, — профессиональной этики.

Заключительные главы иллюстрируют некоторые новые перспективы исторического анализа в социологии морали и права. В восьмой главе показаны возможности применения концепта «моральной травмы» к анализу морали современной России с позиций исторической социологии. В девятой главе уже собственно историко-социологический анализ открывает возможности реконструкции, концептуальной ревизии и реинтерпретации важнейшей части социологического наследия Питирима Сорокина — эволюции его взглядов на природу морали, права, этики и, наконец, на нормативную природу самой науки.