Ситуация в российской философии меняется на удивление динамичным и неоднозначным образом. Три года назад началась форсированная реформа Российской академии наук, приведшая, среди прочего, к политизации научного сообщества, к борьбе против волюнтаризма в научной политике. Одновременно был создан Российский научный фонд (РНФ) и объявлены первые конкурсы. Гранты РНФ впервые за долгие годы дали материальную основу для серьезных исследований и международного научного сотрудничества. Все это происходило на фоне усугубляющегося экономического кризиса, который требовал интенсификации работы ученого, а также на фоне усиливающегося государственного давления на философию как ненужную и политически сомнительную дисциплину. Общественные события такого масштаба не могут оставить философа равнодушным, и это проявляется в публикациях, рассчитанных на специалистов, а также в философской публицистике. Под влиянием этих обстоятельств складывалась и предлагаемая читателю книга, дополняющая мою недавнюю монографию [Касавин 2013, а]. Она составлена из статей, конкретизирующих и развивающих программу социальной эпистемологии в трех направлениях.
Во-первых, это дальнейшее осмысление проблематики познавательной коммуникации и коллективного субъекта, которая актуализировалась в коллективных и индивидуальных монографиях «Язык. Знание. Социум. Проблемы социальной эпистемологии» (2007), «Текст. Дискурс. Контекст. Введение в социальную эпистемологию языка» (2008), «Коммуникативная рациональность. Эпистемологический подход» (2009), «Социальная эпистемология. Идеи, методы программы» (2010), «Язык. Знание. Реальность» (2011), «Общество. Техника. Наука. На пути к теории социальных технологий» (2012), «Коммуникативная рациональность и социальные коммуникации» (2012), «Понимание в кросс-культурной коммуникации» (2014). В данной книге эта проблематика рассмотрена как значимый водораздел между так называемой критической социальной эпистемологией (С. Фуллер) и аналитической социальной эпистемологией (Э. Голдман). Моя позиция ближе к первому из этих течений, хотя и достаточно критична по отношению к обоим. Принципиальное преимущество предлагаемой мной концепции по сравнению с указанными в том, что она вводит в аргументативный арсенал социальной эпистемологии идеи М. М. Бахтина, Л. С. Выготского и М. К. Петрова, существенно продвигающие понимание коммуникативной природы познания.
Во-вторых, настоящая книга инспирирована идеями, возникшими в рамках новой концепции «социальной философии науки». Последняя представляет собой российскую версию известной американской программы «Science, Technology and Society», или, иными словами, обновленный вариант науковедения, а именно такой, в котором философия науки играет ведущую роль. Примечательно, что она делает своим предметом не только структуру и развитие науки, не только внешний социальный контекст ее существования, но предпосылает науке результат социально-философского и междисциплинарного синтеза — социальную онтологию науки, социальную картину мира. Последняя составляет в предлагаемой концепции неотъемлемый элемент понимания науки и техники как культурного и цивилизационного явления. Следствия из этого подхода отчасти прослеживаются в книге «Наука и социальная картина мира. К 80-летиюВ. С. Степина» (2014) и ряде моих статей.
И в-третьих, книга включила исследования политического поворота в философии науки, начавшегося на Западе уже свыше сорока лет назад и в наши дни ставшего особенно актуальным для России. Этот поворот по-новому представляет известную тему «Наука и политика» и проявляется в интенсивном и взаимно плодотворном обмене между философией науки и философией политики. Полагаю, что в свете этого читатель поймет мотивы использования в книге философско-публицистических заметок, посвященных реформе науки.
Текущий момент не терпит неспешного и обстоятельного письма, требуя оперативной реакции на актуальные вопросы и вызовы новых идейных течений. Поэтому предлагаемая читателю книга отличается сравнительно небольшим объемом. Возможно, это ее главное преимущество в поиске своего читателя.
In English
