Введение. Когда испугались исламской угрозы? - Исламская альтернатива и исламистский проект

Кто впервые выкрикнул слова «исламская угроза»? Они могли вырваться еще в VII в. из уст мекканского курейшита-язычника, иудея из города Ясриб (ставшего потом священной Мединой), византийца или перса. В разные исторические эпохи их могли произнести североафриканские берберы, испанцы, французы, славяне... Все, кто ощутил на себе давление энергичной мусульманской цивилизации.

Изменился ли смысл этого словосочетания в наши дни, когда «новая исламская угроза» встала на повестку нынешнего политического дня?

Очевидно, это случилось в начале 80-х годов прошлого века. Специалисты и сами не до конца разобрались в этом вопросе. Маститый французский исламовед Жиль Кепель называет сразу два момента появления этой угрозы, именуемой теперь исламизмом, — начало 70-х и начало 80-х годов.

Опубликованные в 80-х — в первой половине 90-х книги об исламизме, экстремизме и терроризме имели конкретные событийные привязки: исламская революция и шиитский активизм в Иране, убийство египетского президента Анвара Садата, исламизация палестинского сопротивления, гражданская война в Алжире, политизация после распада СССР ислама Центральной Азии и северного Кавказа.

Выражение «исламская угроза» часто увязывают с революцией в Иране. На рубеже 70-х и 80-х годов источник угрозы содержался не в прилагательном «исламская», но в существительном «революция». Свержение шаха даже сравнивали с 1917 г. в России. Но вскоре именно эпитет «исламский» стал отражением сути иранского катаклизма, круги от которого разошлись по всей мусульманской умме, изрядно насторожив остальной мир. Революция выглядит вдвойне устрашающе, если она персонифицируется в нахмуренном лике аятоллы Хомейни, который своей фанатичной непреклонностью вызывал ассоциации с... Максимилианом Робеспьером. Вообразите: Робеспьер от ислама.

Еще одним критическим «происшествием», давшим импульс политизации ислама, стала начавшаяся в канун нового 1980 г. война в Афганистане. В 80-е годы происходит исламизация палестинского движения, которое ранее не сумело достичь своей цели с помощью националистической идеологии. Тогда же стремительно возрастает мусульманская миграция в Европу... Это лишь приблизительный перечень событий, предопределивших развитие мусульманского мира в последующие двадцать пять лет и формировавших его будущее.

Каждое из этих событий в отдельности не представляет собой «исламскую угрозу». Но, взятые вместе, они не могли не вызвать чувства беспокойства у остальной, прежде всего еврохристианской, части мира: в мусульманской среде явно происходило что-то странное, не укладывавшееся в привычные рамки, затрагивавшее благополучную часть планеты. Да и поощряемое западом и Китаем афганское сопротивление советскому вторжению в конечном счете демонстрировало не столько финансовые возможности его спонсоров, сколько непобедимость муджахедов.

Изучение case-studies стало оборачиваться исследованием исламистской тенденции; причем формирование самого исламизма и его анализ происходили одновременно.

Словосочетание «исламская угроза» не обрело академической легитимности и употреблялось скорее как метафора. Вводя в оборот это понятие, ученые тут же ставили его под сомнение. Память подсказывает названия соответствующих книг, глав, статей, оканчивавшихся многозначительным вопросительным знаком: «Исламская угроза: миф или реальность?» — монография американского исследователя Джона Л. Эспозито; «Ислам: война западу?» — французов С. Бриера и О. Карре; «Солнце Аллаха слепит запад. Будем капитулировать?» — бывшего руководителя службы стратегического планирования НАТО, французского генерала Пьера-Мари Галуа. «Должен ли запад страшиться ислама?» — вопрошали немцы Йохан Хипплер и Андреа Люг. И сами же отвечали: «...бояться надо не самого ислама. Самое главное — пристально следить за теми, кто несет его знамя». В 1993 г. в Амстердаме после завершения конференции, кажется, о будущем бывших советских республик я разговаривал с Андреа, и мы сошлись на том, что «исламская угроза» еще только появляется, а мы пока не осознаем, какое значение она со временем обретет.

В 1999 г. в журнале «Middle East Quarterly» прошли дебаты под заголовком «Представляет ли исламизм угрозу?». «Умер ли исламизм?» — спрашивали американский ученый Дэниел Пайпс и иранская писательница Азар Нафиси, рассуждая об исламском радикализме. Израильский ученый Яаков Рои в 2001 г. выпустил сборник статей «Ислам в СНГ: угроза стабильности?». В Варшаве в государственном Центре восточных исследований выходит аналитический материал «Ислам в Центральной Азии — шанс или угроза для региона?», в 2000 г. в России, все с тем же вопросительным знаком, — сборник статей «Исламизм: глобальная угроза?». В 2003 г. Центр Никсона выпустил почтовый бюллетень под названием «Есть ли у исламского терроризма стратегия?». Обаянию вопросительного знака однажды поддался и автор этих строк, опубликовавший статью «Исламская угроза: миф или реальность?».

(Встречный вопрос задавали и продолжают задавать мусульмане. Американский богослов и общественный деятель, выходец из Пакистана Абид Уллах Джан назвал свою книгу «Война против ислама?». В предисловии к ней бывший глава пакистанской разведки генерал Хамид Гул уже без вопросительного знака констатирует, что «интеллектуальный альянс» подтолкнул военный альянс Запада на развязывание войны против мусульманского мира.)

Страх перед «исламской угрозой» сгущался, самовоспроизводился в книгах, на конференциях, в речах политиков. Неадекватное восприятие активности мусульман под религиозными лозунгами усугублялось некорректностью самого термина «исламская угроза», который в массовом сознании воспринимался как угроза, исходящая от ислама и вообще мусульман.

И только впоследствии уже задним числом стало проясняться, что на самом деле представляет угрозу.

Обратимся к недавней истории. После Второй мировой войны понятия «мусульманский мир» в качестве пусть аморфной, но все же политической общности, субъекта мировой политики просто не существовало. В эпоху биполярности каждая мусульманская страна имела собственного постоянного патрона (США или СССР) или, соблюдая скользкий нейтралитет, балансировала между сверхдержавами. И конечно, никакой исламской угрозы со стороны мусульман не исходило и не могло исходить.

Официальное и оппозиционное направления в идеологии мусульманских народов были окрашены в националистический колер, а апелляции мусульманских лидеров к религии носили в основном ритуальный характер. В 60-х годах один из пятилетних планов Египта начинался с коранической формулы «бисмилля», в Алжире президент страны в 1965–1978 гг. Хуари Бумедьен напоминал об исламских корнях местного социализма и т. д., в уважении к исламу клялся президент Индонезии в 1945–1967 гг. всемогущий Сукарно и т. д.

Существовали, правда, концепции «мусульманского социализма», получившие развитие в ряде арабских стран, в Юго-Восточной Азии. В Египте, например, в 50–70-х годах их разрабатывал и поддерживал ректор университета «Аль-Азхар» Мухаммад Шальтут, в Индонезии в 40–50-х годах — Абикусно Чокросуйосо, в Малайзии — Амат Джухари Моаин. На Филиппинах с позиций мусульманского социализма поначалу выступал сепаратистский фронт освобождения Моро, до 70-х годов теорию «мусульманского национализма» разрабатывала Мусульманская лига Пакистана.

На весь мусульманский мир приходилось лишь несколько радикальных исламских организаций, крупнейшая из которых, созданная еще в 1928 г., «Братья-мусульмане», действовала в арабских странах (Египте, Сирии, Йемене, Судане) и ограничивалась исключительно внутренними, национальными проблемами. Возникшая в 1952 г. в Палестине Исламская партия освобождения (Хизб ат-тахрир аль-ислямий) оставалась практически незамеченной.

Никто всерьез не поднимал вопрос об исламском единстве как средстве борьбы за политические цели. Богатые нефтью мусульманские страны были погружены в пучину внутренних интриг, а их внешним противником были левые арабские социалисты, главным «исчадием ада» среди которых считался президент Египта Гамаль Абдель Насер. Первая межгосударственная мусульманская организация — Исламская лига — была образована в 1962 г., В 1969 г., возникла наиболее влиятельная Организация «Исламская конференция», в 1975 г. — Исламский банк развития. Создание большинства других международных мусульманских организаций приходится на конец 70-х — самое начало 80-х годов.

Провал догоняющих национальных моделей развития западного и советского (квазисоветского) образца, медленная, «вялотекущая» модернизация экономики, невообразимая безработица, разрыв в уровне жизни между элитой и остальным обществом в сочетании с культурной экспансией извне — все это порождало у мусульман желание найти иной, качественно отличный от уже опробованных путь выхода из кризиса. Протест против убогого бытия у значительной части населения трансформировался в идею исламской альтернативы. Ее возникновению косвенно способствовало и то, что имевшая место в 60–90-е годы экономическая либерализация не привела к глубоким политическим реформам, предоставляющим обществу возможность самовыражаться и действовать, опираясь на светскую демократическую идеологию и соответствующие ей политические нормы. Сами же власти, улучшая экономическую ситуацию, стремились таким образом избежать проведения политических реформ, тем самым создавая себе опасного конкурента, умеющего манипулировать религией, великолепно ориентироваться и действовать вне рамок легальной политики.

Пока протест был обращен только вовнутрь, исламский радикализм оставался «идеологией и практикой в себе». В этом контексте он был естественным, разумеется, с учетом его доминирующей социальной составляющей, продолжателем возникшей в средние века салафийи, последователи которой выступали за возврат к «истинному исламу», призывали следовать образцам религиозного, бытового, политического поведения общины времен пророка Мухаммада и четырех праведных халифов. Салафиты утверждали, что только таким образом можно воссоздать истинное исламское государство всеобщего благоденствия, в котором социальная справедливость обеспечивается праведным правителем. Салафийя, как и ее нынешний вариант — исламизм, была и остается великой религиозно-этической иллюзией и, по выражению французского исламоведа Максима Роденсона, «для удобства может именоваться также идеологией».

Салафизм благополучно дожил до наших дней, а его последователи действуют, опираясь на вполне соответствующую их задачам и образу действия высокую исламскую традицию, ориентированную на участие в мирской — социальной и политической жизни.

Обмирщенность свойственна всем авраамическим религиям. Однако в исламе она выглядит наиболее последовательной и радикальной. «Для большинства мусульман, — отмечает Дж. Эспозито, — ислам есть всеобщий образ жизни... Ислам для них неотделим от политики, законодательства, образования, общественной жизни и экономики». По словам живущего во Франции арабского исследователя Анвара Абд аль-Малека, «ислам представляет собой скорее социальную концепцию национального порядка, общественной эволюции, прогресса, нежели обычное религиозное течение». «В отличие от христианства ислам располагает целостной программой для организации общества», — утверждает Д. Пайпс. Такой подход может быть подвергнут критике, и немалое число специалистов, в том числе исламоведов, его не разделяет. В то же время этот стереотип остается доминирующим при оценке исламской политической традиции, а главное, он отражает самооценку мусульман и в общественной мысли, и в общественном сознании.

В 50–70-х годах главным противником исламских радикалов была местная «испорченная» власть, представленная египетскими президентами: «почти марксистом» Гамалем Абдель Насером, его наследником — подписавшим Кэмп-Дэвидские соглашения «предателем» Анваром Садатом, дряхлым королем Ливии Идрисом, непоследовательными правителями Пакистана, шахом «офранцуженного» Ирана и... список этот бесконечен. Конечно, за спинами «предателей» стояли западные или коммунистические «темные силы», которые в ту эпоху для исламистов оставались недосягаемы.

Интересно: в 60–70-х годах казалось, что обращение к джихаду, как это было в эпоху освободительных войн, окончательно осталось в прошлом, в XIX — первой половине XX в., когда ислам мобилизовывал мусульман на борьбу за независимое национальное государство. Шедший почти два столетия повсеместно, хотя и асинхронно, антиколониальный джихад увенчался обретением независимости. Далее, утратив остроту, он плавно трансформировался в один из «штатных» лозунгов борьбы против империализма или мирового коммунизма. Показательно, что именно такая иерархия врага: США — «большой сатана», СССР — «малый сатана» — перекочевала в идеологию исламской революции Ирана.

Всерьез думать о том, что когда-нибудь джихад субституируется в «исламскую угрозу», до середины 80-х, пожалуй, не отважился бы даже автор теории «столкновения цивилизаций» Сэмюел Хантингтон.

Здесь, наверное, уместно небольшое отступление. Говоря об авторстве Хантингтона, нельзя забывать, что о цивилизациях как о субъектах политики писали и до него — Николай Данилевский, Освальд Шпенглер, Арнольд Тойнби, и не только они. Однако, во-первых, именно Хантингтон в известном смысле довел эту идею до логического конца, а во-вторых, события конца прошлого — начала нашего века актуализировали («спекуляризировали») подход к цивилизациям как к субъектам политики.

Я закавычиваю термин «исламская угроза». И делаю это отнюдь не потому, что не хочется обижать мусульман. Кстати, многие из них — кто открыто, а кто застенчиво — гордятся тем, что в той или иной степени сопричастны к этой самой угрозе, которой так страшится запад. То, что воспринимается на западе как исламская угроза, на самом деле есть целый комплекс проблем, который включает:

• демографический аспект;
• исламизм как устойчивый естественный феномен политической культуры и политического действия мусульман;
• непосредственную активность исламистов включая террор;
• трудности на пути модернизации и демократизации мусульманского общества.

Я не касаюсь социально-экономической проблематики. Это тема самостоятельного исследования. Религиозно-политические сюжеты имеют относительную автономию по отношению к собственно экономическим проблемам. При всей важности социально-экономической составляющей вопросы, поставленные исламизмом, требуют решения раньше, чем мусульмане всего мира придут к материальному благополучию. Американский исследователь Гренвил Байфорд сравнивает войну против терроризма с «войнами» против бедности, преступности, наркотиков, в которых «противник никогда не сдается». С бедностью человечество воевало и будет воевать на протяжении веков. Срок, отведенный на победу над экстремизмом, короче. В противном случае субъектом геополитики окончательно станет абсолютно неконтролируемая и способная на любые (включая катастрофические для всего человечества) акции сила, ходы которой непредсказуемы.

«Исламская проблема» — увлекательнейшая интрига наступившего нового века. В самом начале XXI столетия многие заглавные события в мире творятся именно на землях ислама или напрямую связаны с мусульманами. И вряд ли кто-нибудь возьмется предсказать скорое и тем более благополучное завершение этих перипетий.