От автора - Благосостояние населения и революции в имперской России: ХVIII — начало ХХ века

Господствующие в средствах массовой информации, художественной и научной литературе образы России имеют исключительно важное значение для ее восприятия не только наблюдателями со стороны, из-за рубежа, но и своими собственными гражданами, внутри страны. Характер этого восприятия оказывает влияние на оценку всего, что происходило и происходит в настоящее время в России. Убийство журналиста в Англии в первую очередь наводит на мысль об уголовном характере преступления, а подобное деяние в России почти все зарубежные и некоторые отечественные СМИ сразу связывают с неким политическим заказом. Понятно почему: Англия имеет имидж одной из самых демократических стран мира, а у России за границей пока имидж другой. Определение России как европейской, восточной или как уникальной евразийской страны напрямую зависит от того, какие образы России и с какой интенсивностью тиражируются социальными исследователями. Идентификация тесно связана с имиджем страны. Образы России как азиатской деспотии или европейской страны, как отсталой или современной, как страны нищей или богатой, наполнены разными смыслами. От имиджа России, между прочим, зависит степень уважения к россиянам со стороны других народов, да и мера самоуважения тоже.

Что бы ни говорили об оторванности науки от политической жизни, на самом деле социальные исследователи оказывают, хотя и опосредствованно, весьма заметное влияние на развитие реального мира, так как их выводы в конечном итоге становятся идеями влиятельных политиков, целых политических партий, непосредственно участвующих в политическом процессе, и всего народа. Те противоречивые образы России (Россия — Европа, Россия — Азия, Россия — Евразия и т. д.), которые существуют в настоящее время в общественном сознании, артикулированы социальными учеными и лишь тиражированы СМИ. Именно отсутствие консенсуса среди исследователей породило фрагментацию современного общественного сознания.

Во время опроса 1999 г. 9% респондентов считали Россию европейской страной, 60% — самобытной и 23% — сочетающей черты Азии и Европы, 8% не определились с ответом [1]. В 2007 г. 7% респондентов идентифицировали Россию с Азией, 11% — с Западом, 74% — с самобытным «евразийским государством, у которого собственный исторический путь развития», 8% затруднились с ответом [2]. Принимая, что оба опроса одинаково репрезентативны, можно сказать: позиции концепции самобытности усилились — в 1999 г. ее поддерживали 60%, в 2007 г. — 74%. И одна из причин этого — усилия социальных исследователей, активно разрабатывающих тему России в цивилизационной и евразийской парадигме. Достаточно вспомнить Л. Н. Гумилева — одного из самых популярных авторов, работы которого ежегодно издаются огромными по современным меркам тиражами. Концепцию особой исторической роли России во всемирном величии и «особого пути России» можно обнаружить почти в каждом современном учебнике по истории России [3].

А это имеет далеко идущие последствия. Во-первых, сосуществование в одном социуме разных образов страны понижает уровень социальной интеграции, который, как известно, в настоящий момент вообще-то невысок: одна часть людей считает себя европейцами, другая — евразийцами, третья — просто русскими, четвертая — азиатами. Во-вторых, существующие образы России утверждают принципиально различные сценарии развития нашей страны: например, образ «Россия — Евразия» ориентирует на особое развитие, «Россия — Европа» — на дальнейшую интеграцию в Европу. Следовательно, каждый образ не только идентифицирует Россию по-другому, но и конструирует ее будущее по-иному и, кроме того — что очень важно! — и Европу конструирует по-разному — с Россией или без нее. Хотелось бы напомнить: конструирование Европы продолжается, и от современных социальных исследователей, прежде всего российских, во многом зависит, войдет ли Россия в Европу, другими словами, будет ли общественное мнение Европы считать Россию частью Европы или нет. Ведь невозможно признать Россию европейской страной, если в самой России в дискурсе об идентификации ее таковой не признают. А самоидентификация России в качестве европейской страны, как и признание ее европейскости со стороны всего мира, принципиально важно для россиян.

Большая роль в процессе формирования имиджа России принадлежит историкам, потому что именно наша многовековая история дает основной материал, из которого конструируется образ страны. Мы уже 21 год живем в России постсоветской, если временной границей нового периода российской истории считать 1991 год. Однако большинство концепций советской историографии, касающихся периода империи, несмотря на пережитые потрясения, все еще здравствуют. Какой же образ имперской России сконструирован в советское время? По преимуществу негативный.

«Россия — это деспотическая, репрессивная в своей основе власть самодержцев, это рабский менталитет народа, основанный на крепостном праве, иерархия не вассалов, а государевых рабов, это — длительное отсутствие в обществе сословного строя, самоуправляющихся городов, общий дух несвободы и подавления личности государством и во имя государства» [4].

«Находясь в непримиримом противоречии с культурой, ведя открытую войну с большей частью образованных классов, самодержавие вступило в конфликт с самим государством, изо всех сил толкая его к неизбежной гибели. Противодействуя просвещению в любой форме, оно осушает источник сил народных масс. Оставляя управление государственными делами в руках бесконтрольной бюрократии, столь же бездарной, как и продажной, самодержавие благодаря злоупотреблениям своих слуг еще больше ограничивает свои возможности. Неуклонное разорение государства, растущий беспорядок в финансах, непрестанное обнищание крестьянства — все это лишь естественные и неизбежные последствия деспотического режима» [5].

Первая цитата взята из книги современного автора В. К. Кантора, вторая принадлежит народовольцу С. М. Степняку-Кравчинскому (1851–1895). Первая характеризует допетровскую, вторая — Россию 1860–1880-х гг. Высказанные мысли разделяет более столетия, но они так похожи по духу, что кажется, будто принадлежат одному человеку. Подобных цитат можно привести сотни. Пожалуй, только в России историки изображают предельно негативно историю собственной страны, а думают о ней, возможно, еще негативнее. Признанный патриарх отечественной историографии В. О. Ключевский в 1890–1900-е гг. в своем дневнике записывал то, о чем, вероятно, не решался говорить на своих лекциях и писать в своих работах. «Наша государственная машина приспособлена к обороне, а не к нападению... Мы низшие организмы в международной зоологии: продолжаем двигаться и после того, как потеряем голову». «Русские цари — не механики при машине, а огородные чучела для хищных птиц». «Наше будущее тяжелее нашего прошлого и пустее настоящего» [6].

Некоторые современные авторы обнаруживают даже приверженность к так называемой лысенковщине, ибо относят русских к низшим социальным организмам, генетически (?!) не способным к развитию и решению проблем модернизации: «Массовый человек России не только XIX–XX вв., но и начала XXI столетия, с доминантой традиционного (мифологизированного) сознания, нуждался и нуждается в культе личности вождя. <...> Не было в России русских как носителей русского этнического самосознания, поскольку этногенез и культургенез русских так и остается явлением незавершенным, не сложившимся. <...> Масса русских не имеет и своей элиты, способной сформулировать и выразить ее общественный интерес. Отсутствие в России массы личностно самоидентифицированных русских, адекватных вызовам реального времени, делает проблематичным не только решение форсированными темпами проблем модернизации, но и само достижение в обозримой перспективе гражданского общества. <...> У русских сохраняется генетически обусловленное неприятие властной элиты. Оно сопряжено с исторически возникшим еще у праславян, сохраняющимся, по сути архаичным, латентным стремлением обрести волю, а не свободу» [7].

Но даже в более сдержанных оценках имперская социально-политическая система изображается как абсолютно не эффективная и не способная обеспечить ни развитие экономики, ни повышение благосостояния населения. Весь период империи рассматривается под углом зрения, с одной стороны, обеднения народа, с другой — кризиса крепостничества и самодержавия. Пауперизация и кризис — две стороны одной медали: кризис почти фатально вел страну к революции, потому что крестьянство нищало. Понижение уровня жизни крестьян и рабочих — лейтмотив почти всех работ по социально-экономической истории имперского периода. Широко распространено мнение: как новая столица России построена на костях сотен тысяч людей, так и все ее успехи во внешней политике, культуре и экономике достигнуты ценой огромных жертв со стороны преобладающей массы населения страны. Гордиться, получается, нечем, коллективная историческая память обременена чувством вины и неполноценности.

Иначе на Западе. Например, граждане США под воздействием своей историографии очень гордятся историей своей страны, не посыпают голову пеплом и нисколько не страдают и не комплексуют по поводу таких «пустяков», как то: США существуют на территории, захваченной у индейцев, загнанных в резервации; почти два с половиной века благосостояние белых основывалось на эксплуатации черных рабов; рабство было отменено только в результате Гражданской войны 1861–1865 гг. (кстати, несколькими годами позже, чем крепостничество в России) и еще сто лет, вплоть до середины ХХ в., афроамериканцы подвергались унизительной дискриминации; семь американских штатов, занимающих 136 млн кв. км, были захвачены у Мексики (более половины первоначальной ее территории) в результате войны в 1846–1847 гг. Гордятся своей империей и британцы, хотя метрополия три с половиной столетия подвергала свои колонии суровой эксплуатации, уровень которой превосходил самые экстремальные случаи, встречавшиеся на территории Российской империи. Ни американцы, ни британцы не замалчивают негативные, с точки современных политических воззрений, факты своей истории, прямо о них пишут, даже в учебниках, не испытывая страдания и стыда. Между тем в России с XVIII в. и до сегодняшнего дня было и есть немало русских, страдающих от своей, как им кажется, исторической неполноценности до такой степени, что стыдятся называть себя русскими, особенно в присутствии иностранцев.

Напомню: в католической и протестантской Европе негативный образ России сложился во второй половине XVI в. (при больших усилиях Польши, находившейся в то время в постоянном конфликте с Россией). «На примере истории Московии показывалось, что´ не надо делать европейцам, что´ такое неевропейское поведение. Сущность своего, христианского мира, европейские авторы раскрывали через описание неевропейских, отрицательных качеств у своих соседей и антагонистов — прежде всего турок, а со второй половины XVI в. и московитов. Этот культурный механизм оказался столь эффективным и востребованным Европой, что применительно к XVI—ХVII вв. можно повторить мысль известного американского историка и культуролога Ларри Вульфа (которую он высказал для эпохи Просвещения) [8]: если бы России не было, Западу ее следовало бы выдумать» [9]. В самой России ее негативный имидж утвердился в публицистике и либеральной историографии в конце ХIХ — начале ХХ в., в эпоху борьбы либерально-демократической общественности с авторитарной властью, с благородной целью — утвердить в стране гражданское общество и правовое государство. В советской историографии образ бедной, отсталой, агрессивной и угнетающей себя и других России приобрел новые краски и вошел в учебники истории, а через них — в массовое сознание.

В своей предыдущей книге «Социальная история России периода империи» я коснулся многих стереотипов о России, но не смог рассмотреть один из самых стойких — о почти непрерывном обеднении населения в имперский период. Подчеркну — не просто о хронической бедности, а именно о пауперизации как процессе. У меня не было тогда надежных источников для анализа благосостояния. Между тем, именно благосостояние является, пожалуй, самым надежным критерием при оценке эффективности экономики, государства и проводимых им реформ. Если уровень жизни систематически повышается, значит, экономика и государство работают удовлетворительно, реформы приносят положительные плоды, и наоборот. Наконец, такой источник нашелся — это антропометрические данные (прежде всего о росте, или длине тела, человека). Они, с точки зрения исторической антропометрии — нового направления в науке, адекватно отражают уровень жизни, в особенности в доиндустриальных обществах. Сотни антропометрических исследований, проведенных во многих странах мира, доказали: когда благосостояние повышается, средний рост населения увеличивается, а когда понижается, то и рост уменьшается. Чтобы воспользоваться таким подходом, мне пришлось собрать антропометрические данные за весь имперский период. За восемь лет работы в архивах я собрал обширную базу индивидуальных данных, содержащую различные антропометрические характеристики (всегда рост, для ХIХ — начала ХХ в. также иногда вес, обхват груди, силу) для 305 949 человек различного пола, возраста, социального положения, конфессии, места рождения, образования, профессии, национальной принадлежности, родившихся в 1695–1920 гг. Если свести эти данные в один файл, то получился огромная таблица, заключающая почти 306 тыс. строк и два десятка столбцов. Только ввод этой информации в компьютер потребовал около 10 тыс. часов работы, а распечатка — более 7000 страниц текста. Кроме того, я располагаю суммарными данными о росте 11,7 млн новобранцев, призванных в армию в 1874–1913 гг. Антропометрические сведения являются костяком источниковой базы, которая, однако, ими не исчерпывается: привлечены также данные о питании, ценах, зарплате, смертности, сельскохозяйственном производстве, налогах, повинностях, сбережениях и других показателях благосостояния. Анализ собранной информации дал в высшей степени интересные результаты. Они создают совсем другой образ имперской России — страны, развивавшейся почти столь же успешно, как и наши соседи на Западе, и подтверждают главный вывод книги «Социальная история России периода империи»: Россия — нормальная европейская страна, в истории которой трагедий, драм и противоречий — нисколько не больше, а достижений и успехов — нисколько не меньше, чем в истории любого другого европейского государства.

Мне хочется искренне поблагодарить тех, кто помогал мне советами, доброжелательной критикой и дружеской поддержкой:

математиков: Брайена А’Херна, Д. А. Покровского и В. В. Скитовича,

зарубежных коллег: Йорга Байтона, Питера Линдерта, Алана Олмстеда, Дэвида Рансела, Грегори Фриза, Уилларда Сандерлэнда,

петербургских коллег: Л. А. Булгакову, С. Г. Кащенко, С. В. Куликова, С. К. Лебедева, М. М. Сафонова,

всех сотрудников кафедры социологии культуры и коммуникаций факультета социологии С.-Петербургского государственного университета, руководимой В. В. Козловским,

коллег из Леонтьевского центра: С. А. Васильева, И. А. Карелину, А. П. Заостровцева,

московских коллег: А. Н. Сахарова, Ю. П. Бокарева, Л. И. Бородкина, А. Г. Вишневского, Е. З. Годину, В. В. Керова, А. П. Корелина, И. В. Поткину, Ю. А. Тихонова и сотрудников Центра истории России ХIХ в. Института российской истории РАН, где обсуждалась и была одобрена к печати рукопись книги,

коллег из других городов и весей: М. Е. Ерошенко, Ю. Калякина и О. В. Сосновцеву.

Особая благодарность проф. Джону Комлосу, в настоящее время главному редактору журнала «Economics and Human Biology» — выдающемуся современному антропометристу и прекрасному человеку. Со времени нашего знакомства в 1989 г. я получал от него всемерную помощь и поддержку. Программы для компьютера, статьи и книги, информация о новой литературе, дружеская критика, советы и рекомендации, приглашения на конференции — все это он с редкой щедростью и абсолютно бескорыстно дарил мне в течение более чем 20 лет. Благодаря ему я находился в курсе всего, что делалось в современной исторической антропометрии, и мог воспользоваться ее достижениями в своих исследованиях и, разумеется, в настоящей книге.

Примечания

1. Опрос, проведенный фондом «Общественное мнение»: http://www. fom. ru/reports/frames/ of1990501.html.

2. Опрос, проведенный фондом «Левада-Центр»: http://www. levada. ru/press/2007072302. См. также: Рабочая группа ИС РАН. Российская идентичность в социологическом измерении. Аналитический доклад//Политические исследования. 2008. № 1, 2, 3.

3. Зверева Г. И. Дискурс «Другого» как инструмент формирования государственно-национальной идентичности: Образы России и США в современных российских учебниках высшей школы// Россия и США на страницах учебников: Опыт взаимных репрезентаций/В. И. Журавлева, И. И. Курилла. Волгоград, 2009. С. 289–290.

4. Кантор В. «... Есть европейская держава»: Россия: Трудный путь к цивилизации. Историософские очерки. М., 1997. С. 467–477.

5. Степняк-Кравчинский С. М. Россия под властью царей. М., 1964. С. 351. Впервые книга была опубликована в Лондоне в 1885 г. на английском языке, за два года выдержала три издания, одновременно вышла в США, в 1887 г. — в Швеции и Франции.

6. Ключевский В. О. Письма. Дневники. Афоризмы и мысли об истории. М., 1968. С. 323, 335, 395.

7. Кожурин Ю. Ф. Модернизация и индустриализация России в контексте цивилизационного и стадиального подхода//Индустриальное наследие. Саранск, 2007. С. 167, 169, 170, 171. Приверженность автора к псевдонаучному «мичуринскому учению» Т. Д. Лысенко, утверждавшего возможность наследования приобретенных признаков, перерождения одного вида в другой и т. п., заслуживает особого разговора.

8. В кн.: Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения. М., 2003.

9. Филюшкин А. И. Как Россия стала для Европы Азией//Ab Imperio. 2004. № 1. С. 225–226.