Мотивы перемены Горбачевым внешнеполитического курса - Отвечая на вызов времени. Внешняя политика перестройки: документальные свидетельства.

Внешняя политика перестройки стала ответом на фундаментальные изменения в мире в последней четверти XX века. Они потребовали нового осмысления мировой ситуации и новых подходов во внешнеполитической деятельности.

На протяжении многих лет в основе советской внешней политики лежала идея противоборства двух социальных систем. Исходили из неизбежности победы социализма-коммунизма, олицетворяющего будущее. Историческая миссия «первой страны социализма» виделась в том, чтобы доказать его превосходство (умалчивая о его государственно-сталинистской форме) над капитализмом. Такой социализм в самом деле был реальностью и назывался «реальным социализмом». Несмотря на отход его от принципов и многих лозунгов Великой революции, несмотря на преступления сталинизма — пропаганда, основанная на конфронтационной идеологии, внушала советским гражданам и миллионам людей во всем мире веру в неизбежный крах капитализма и торжество социализма-коммунизма.

Однако действительный ход мирового развития все более разительно подрывал возможность в это поверить. В промышленно развитых странах Запада развертывалась новая научно-техническая революция, происходили глубокие структурные преобразования в экономике и обществе. Слияние науки с производством давало небывало эффективные технологии, многократно повышавшие производительность труда. Все большее значение приобретал «человеческий капитал» (интеллект, способности, знания). В странах Западной Европы и Японии соотношение умственного и физического труда в совокупном капитале уже к началу 70-х годов было примерно 57 к 43 процентам. Бурно шло развитие систем образования и здравоохранения. В формирующейся «экономике знаний» все большую роль играла креативная составляющая, творческий труд становился ведущим направлением трудовой деятельности, которая опиралась на компьютерные технологии, информатику и телекоммуникационные структуры. Ключевым звеном экономики стало управление, на авансцену выдвинулась фигура менеджера. Короче говоря, западные страны вступали в постиндустриальную эпоху.

Технологический прогресс и глубокие социально-экономические сдвиги внутри каждой страны подстегнули интеграционные процессы. Вопреки ленинскому прогнозу о невозможности «Соединенных Штатов Европы» эти процессы в Западной Европе (приведшие в дальнейшем к образованию Европейского союза) намного превзошли по своей значимости и эффективности интеграцию стран «реального социализма».

Экономический подъем на новой основе менял на Западе и социально-классовые отношения. Поднялись уровень и качество жизни основной массы населения. Укрепились основы гражданского общества. Конечно, сохранялись старые и возникали новые проблемы и противоречия. Но одновременно складывались действенные механизмы государственного регулирования, социальной политики, трехстороннего партнерства — государства, предпринимателей и профсоюзов. Это не могло устранить социальных противоречий, но создавало возможности для компромиссных решений в рамках демократических процедур и культуры толерантности.

«Реальный социализм», который призван был доказывать свое превосходство силой примера, сам столкнулся с вызовом «силы примера» западного постиндустриального общества. Политические деятели, ученые, да и рядовые граждане социалистических стран, имевшие возможность познакомиться с иной заграницей (а таких становилось все больше по мере умножения международных контактов и «коммуникационного взрыва»), воочию убеждались в несоответствии между пропагандистскими клише и действительностью западного общества.

Конечно, идеология и пропаганда, рассчитанные, главным образом, на «внутреннее потребление», не определяли целиком советскую внешнюю политику — зазор между антиимпериалистической риторикой и прагматикой связей с внешним миром оставался. Но идеологическая парадигма раскола мира на две системы и противостояния с «исторически изжившим» себя капитализмом усугубляла самоизоляцию Советского Союза от основных тенденций мирового развития, а это не могло не вести ко все более ощутимому отставанию.

Не менее важно и то, что конфронтационная биполярная система международных отношений несла с собой серьезную угрозу миру, угрозу ядерного столкновения держав. Теория и риторика, ориентирующие на победу коммунизма, провоцировали и обильно питали воинствующий антикоммунизм. Нескончаемая «холодная война» подхлестывала все более дорогостоящую гонку вооружений. К середине 80-х годов мир оказался в ситуации, когда нарастающая враждебность могла сорваться в ядерный конфликт. К этому готовились и в этом соперничали военные блоки НАТО и ОВД. Никто не хотел войны, но никто не мог гарантировать, что ее не случится.

На фоне кардинальных перемен в мировом процессе все более явной становилась неадекватность советской мобилизационной модели экономики. Опираясь на жесткую систему централизованного планирования и используя идеологически подогреваемый массовый энтузиазм, она позволила совершить индустриальный прорыв 1930-х годов, выдержать сверхнагрузки Великой Отечественной войны, в кратчайшие сроки восстановить народное хозяйство. Советский Союз первым в мире осуществил полет человека в космос, добился военно-стратегического паритета с Соединенными Штатами. Но это далось ценой огромной концентрации ресурсов на одном, узком направлении — при общем отставании на других. Хотя с 50-х годов и делались — правда, непоследовательные, — попытки преодоления сталинизма, административно-командная система сохранялась. Все указывало на приближение рокового момента ее полного исчерпания.

Темпы роста стали снижаться, развитие стопорилось. Уже в 70-х годах застой стал очевиден. Разоренное жестокой, насильственной коллективизацией и задавленное непомерными обязательными поставками колхозное крестьянство не могло покрыть потребностей страны в аграрной продукции. Нарастал дефицит продовольствия и товаров ширпотреба. Бюрократическое окостенение партийно-государственного аппарата, идейно-нравственная и профессиональная деградация правящего слоя — так называемой номенклатуры — гасили эпизодически возникавшие очаги подъема, дискредитировали призывы к трудовым подвигам.

Для мобилизационной модели характерна невосприимчивость экономики к технологическим новациям. Громоздкая и неповоротливая система государственно-бюрократического управления глушила инициативу, тормозила научно-технический прогресс. Ее закрытость и автаркические особенности препятствовали свободе творчества и внедрению инновационных технологий. Отставание от Запада, от США в особенности, становилось заметным даже в отраслях военно-промышленного комплекса, где концентрировался цвет советской научной и конструкторской мысли.

Гонка вооружений истощала экономику. Ракетно-ядерный паритет с Соединенными Штатами давался государству и обществу невероятно высокой ценой. Его оборотной стороной стало депрессивное состояние гражданских отраслей и консервация низкого уровня жизни. В 70-е годы передышку принесла разработка нефтяных месторождений в Западной Сибири. Пошел обильный поток нефтедолларов за счет высоких мировых цен на энергоресурсы. Но и эти дополнительные — и немалые — средства большей частью поглотил военно-промышленный комплекс.

Перед гражданами СССР все чаще вставал сакраментальный вопрос: почему советский народ, обладая, как ему твердили, самым передовым общественным строем, самой передовой идеологией, несметными природными богатствами, живет много хуже, чем люди на Западе?

Зрели семена сомнений. Среди мыслящей части общества, в том числе и в партийной среде, нарастали реформаторские настроения. Поколение так называемых «шестидесятников» не хотело мириться с незыблемостью официальных идеологических догматов «реального социализма». Критическому анализу в «спорах на кухнях» подвергались также и многие внешнеполитические установки и акции партийно-государственного руководства.

В годы, предшествовавшие перестройке, международный престиж Советского Союза серьезно пострадал по многим причинам: среди них — отторжение принятых в цивилизованном обществе демократических норм, преследование инакомыслящих, запрет на эмиграцию, интервенция в Чехословакии, вторжение в Афганистан, издержки политики в Африке и Центральной Америке, «доктрина Брежнева», попиравшая суверенитет странсоюзников...

Все это ввергло в вялотекущий кризис международное коммунистическое движение, авангардом которого считалась КПСС. Наиболее крупные западноевропейские партии, стремившиеся адаптировать теорию и деятельность к новым реалиям, выступили с резкой критикой и внешней, и внутренней политики советского руководства, против архаичных, догматических представлений КПСС о современном мире. Появление «еврокоммунизма» стало одним из главных симптомов, свидетельствующих об исчерпании роли коммунистического движения в качестве обновленческой международной силы.

Нельзя сказать, что дыхание новых потребностей мирового развития совсем не коснулось советской внешней политики. Оно дало себя знать в провозглашенном при Хрущеве мирном сосуществовании, в склонности к международной разрядке и к диалогу с Западом в брежневский период, в дискуссиях и (изредка) в публикациях о допустимости конвергенции социализма и капитализма. Однако мысли и предложения, выходившие за рамки идеологических стандартов, каждый раз оказывались погребенными под тяжестью привычных партийных догм и предрассудков.

Общество, уставшее от пропагандистской болтовни об успехах — на фоне вечных дефицитов, от унижения при виде старческого маразма в верхах, лишенное права на свободу выражения мнений, ощущавшее бессилие перед лицом безобразий в общественной и культурной жизни, раздражение и гнев по поводу очередной авантюры в Афганистане, — это общество созревало для глубоких, принципиальных перемен. Но — по укорененной привычке к послушанию и упованию на «начальство» — ждало этих перемен... сверху.

Мотивы перемены Горбачевым внешнеполитического курса можно резюмировать следующим образом.

Первое. Осознание явно нараставшей в начале 80-х годов ядерной угрозы. Катастрофа могла разразиться даже в результате технического сбоя или оплошности военных, сидящих у пультов управления оружием. Руководству страны докладывали, что мы начинаем отставать от США даже в производстве новейших типов ракетно-ядерных систем. Иначе говоря, возникла необходимость самых решительных и срочных мер по обеспечению безопасности страны.

Второе. Познание действительного положения страны в изменившемся в 70—80-е годы мире. Переезд избранного секретарем ЦК КПСС (1978 год) М.С. Горбачева в Москву позволил ему основательнее познакомиться с реальной международной ситуацией и положением СССР в ней. Контакты с учеными, державшимися более или менее независимых взглядов, облегчали ему осмысление происходящего, давали пищу для сомнений в правильности и эффективности прежней внешнеполитической стратегии (с точки зрения подлинных интересов нации).

Горбачеву стали доступны неприукрашенные показатели нашего ускоряющегося, особенно в качественном отношении, отставания от стран — лидеров мирового технического прогресса. Отсюда следовало: сохранение такого положения сделает практически невозможными серьезные преобразования внутри страны, задуманные ради улучшения условий жизни собственного народа.

Таким образом, непредвзятый, объективный анализ места и реальных возможностей СССР в мире послужил еще одним импульсом решимости изменить внешнеполитический курс.

Третье. Представшая воочию иллюзорность международного влияния советской, мессианской по сути, идеологии — даже если говорить о тех, кто на протяжении целой эпохи были друзьями и соратниками СССР по борьбе «за светлое будущее». Международный авторитет СССР еще держался на инерции, унаследованной от Победы над фашизмом, на ядерной мощи, на подкармливании верных и не очень верных друзей за рубежом, на огромных расходах в поддержку реальных или мнимых национально-освободительных движений. Но этот авторитет таял на глазах и становилось бессмысленным предаваться самообману насчет того, будто нас поддерживает «все прогрессивное человечество» (существовал такой нелепый термин).

Полагаться на союзнические отношения в социалистическом содружестве тоже становилось все труднее. Горбачеву хорошо были известны признаки разочарования и отторжения в «братских странах». Видел он и то, что подавление «пражской весны» не только не укрепило наше положение в содружестве, а, напротив, усилило процессы дезинтеграции, напрямую связанные с тупиковой моделью экономического развития, которую мы навязали «друзьям».

Совершенно очевидными стали к этому времени нелепость и вредоносность вражды с Китаем. Еще Брежнев обратил на это внимание в конце 70-х.

Для возрождения, вернее, оздоровления авторитета СССР и его влияния нужны были какие-то иные подходы, а не нагнетание страха перед советской сверхдержавой.

Четвертое. Афганский синдром. Горбачеву с самого начала было ясно, что с этой авантюрой, уносившей жизни наших солдат и отбиравшей колоссальные суммы из бюджета, надо кончать. Не иссякал поток писем от матерей, жен, детей, от солдат и офицеров из самого Афганистана, буквально требовавших (несмотря на советский «порядок» в отношении подобного рода протестов) объяснений — что мы там делаем?! За что гибнут и калечатся там наши ребята?! Когда это кончится?! Почему мы насильно навязываем кому-то свой «интернациональный долг»?

Без поворота во внешней политике в целом решить афганскую проблему было нельзя, ибо она стала составной частью «холодной войны».

Пятое. Моральный фактор. Во главе Советского государства и КПСС впервые оказался человек морали — не догматическо-классовой (суть ее — что хорошо для нас, должно быть хорошо и для всех остальных), а морали человеческой, по сути своей христианской. Именно в этом духе нуждался в корректировке советский интернационализм.

В постреволюционную эпоху все труднее было оправдывать политику конфронтации с Западом высокой идеей освобождения человечества от угнетения и эксплуатации, ограничивая и подавляя одновременно права и свободы собственного народа, заставляя его нести непомерное бремя военных расходов и великодержавных внешних обязательств. Это претило нормальному здравому смыслу.

Было стыдно за народ, заслуживавший лучшей участи, более достойных условий жизни и выстрадавший право на это. Становилось просто неприличным продолжать заниматься самовосхвалением на глазах всего мира, когда хвастаться было уже нечем. Когда почти по всем основным социальным (даже социалистическим!) критериям (материального плана, не говоря уж о «свободах») то, что советским людям лишь обещали в будущем, уже во многом было реализовано в развитых странах Запада.

Вопиющее отставание даже от тех, кого мы разгромили в войне, стало невозможно скрывать от общества. Пропаганда «успехов» только взрыхляла почву для анекдотов и злых насмешек, и как всякое вранье, дискредитировала власть и политически, и нравственно.

Такими были изначально основные аргументы для выработки нового внешнеполитического курса, для иного поведения на международной арене.

В данном разделе собраны мысли и заявления М.С. Горбачева, характеризующие политику «нового мышления» в международных делах. В выдержках из его выступлений и бесед — философия, нравственные истоки этой политики, главные идеи и инициативы, «стратегия и тактика», оценки меняющейся ситуации. Высказывания Горбачева располагаются хронологически, что позволяет увидеть эволюцию его взглядов по мере накопления опыта новой политики, а также в связи с реакцией на нее в стране и за рубежом.

Зачатки «нового мышления» появились еще до того, как Горбачев стал Генеральным секретарем ЦК КПСС, о чем свидетельствует, в частности, его выступление в парламенте Великобритании в декабре 1984 года, где уже присутствуют основные термины «нового мышления»: война — не средство политики, разоружение, диалог, переговоры, доверие, компромиссы... В речи на Мартовском пленуме ЦК 1985 года — идея не только прекращения ядерной гонки, но полного разоружения, учета интересов других, право на свой выбор у каждого. В речи на Апрельском пленуме появляются и другие элементы «нового мышления» — равная безопасность, система всеобщей безопасности, развитие хельсинкского процесса, невывод оружия в космос.

Отобран минимум формулировок и оценок. В некоторых, особенно в первые два-три года перестройки, сохраняются традиционно-идеологические, классовые подходы, что, естественно, затрудняло восприятие новизны политики, снижало ее эффективность. Это относится и к другим разделам книги.

В разделе воспроизводятся некоторые наиболее яркие эпизоды дипломатической практики Горбачева (Рейкьявик, Мальта, беседы с Тэтчер, Миттераном, Штраусом, Шульцем, Пересом де Куэльяром и другими). Неизбежны, конечно, повторения. Но они имеют свой смысл — показывают, с какой настойчивостью и последовательностью продвигался новый курс, буквально навязывался внешнему миру. Кроме того, при повторении появляются нюансы, оттеняющие и дополняющие мысль, позицию.