Российско-германские политические отношения - Германия. Вызовы XXI века

Германия. Вызовы XXI века Под ред. В.Б. Белова 2009 г. 340 Р

Основы нынешних отношений между Россией и Германией во многом сформировались в период связанной с именем М. С. Горбачева крутой ломки внешней политики СССР. В пять лет перестройки уложилась радикальная трансформация самого базиса взаимоотношений между Западом и Советским Союзом. Этот процесс не мог остаться без кардинальных последствий для отношений между обоими германскими государствами, с одной стороны, и СССР/Россией — с другой. Если ранее призыв к «новому мышлению» был обращен в равной степени к обеим участвующим в конфронтации сторонам и предусматривал определенную взаимность, параллельность шагов, то после 1985 г. Москва решила не дожидаться, пока контрагент «дозреет» до синхронного с СССР изменения в подходах к коренным проблемам современности. В советском руководстве возобладала та действительно новаторская точка зрения, что следует «подать пример», добровольно отказаться от своих позиций, и тогда пристыженный партнер наверняка пойдет навстречу. Шаг за шагом такая линия стала набирать силу сначала в фундаментальной для взаимоотношений Восток-Запад сфере вооружений и разоружения с катастрофическими последствиями в ряде случаев для обеспечения безопасности СССР в будущем. Затем она охватила и другие области международных отношений, включая двусторонние связи с основными странами мира.

7.1. Перестройка и германская проблема

Наиболее полное выражение горбачевская концепция «упреждающих уступок» нашла в германском вопросе, включавшем в себя сложнейшую проблематику независимого друг от друга существования двух германских государств, их отношений с окружающим миром, а также между собой, их членства в противостоящих военно-политических альянсах и вклада в поддержание жизненно важной стабильности на европейском континенте. Даже неспециалисты не могли не видеть органической связи между комплексом германских дел и развитием общей ситуации в Европе и в мире. Политбюро ЦК КПСС, и при Горбачеве безраздельно определявшее советскую внешнюю политику, сделало парадоксальный вывод из факта наличия подобной сцепки, отказавшись от безусловного приоритета поддержки ГДР, характерного для предшествующего периода. Если до начала перестройки руководство ГДР могло быть уверенным в незаменимости республики для СССР в стратегическом плане и не сомневалось в обеспеченности своего внешнеполитического тыла, то после 1985 г. все более ясно складывалось положение, при котором ГДР как бы повисала в воздухе. В верхних политических эшелонах республики ожили опасения, которые в свое время пробудила «сталинская нота» от 10 марта 1952 г., без всяких предварительных консультаций с ГДР предложившая Западу восстановление германского единства с одним ограничительным условием — невхождение объединенной Германии в военные союзы, направленные против СССР. Неуверенность в прочности советской поддержки стала распространяться и среди населения — у одних со знаком минус, у других со знаком плюс. Даже простое сомнение в готовности СССР идти до конца в защите восточногерманской республики было смертельно опасно для нее: тезис о возможности существования ГДР без безоговорочной гарантии со стороны СССР не мог не вызывать по меньшей мере скептицизма.

Новым словом советской перестройки в области отношений с ГДР и другими государствами — членами социалистического содружества было провозглашение принципа абсолютного невмешательства во внутренние дела братских партий. С одной стороны, такая политика диктовалась явным экономическим перенапряжением СССР вследствие высокозатратной гонки вооружений и принципиальной линии коммунистического режима на перераспределение национального богатства в пользу окраинных республик, а также союзников за счет коренных областей России. Любое вмешательство, даже в форме «совета», приводило к необходимости наращивать материальную поддержку того, кто соглашался следовать рекомендациям «старшего брата». Существовавшая ранее система перекачки средств в целом сохранялась, но в ее расширении (а просьбы об этом поступали отовсюду) отказывалось. С другой стороны, новые веяния отражали глубокое равнодушие к положению в социалистическом содружестве, являвшееся следствием недооценки высокой степени взаимозависимости между входившими в него странами. Ставший в феврале 1986 г. помощником генерального секретаря по международным делам («дублером» министра иностранных дел СССР) А. С. Черняев сразу заметил отсутствие у Горбачева интереса к союзникам. Он вспоминает: «...Я, да и не только я, чувствовал, что он без энтузиазма идет на контакты с лидерами соцстран, с трудом соглашается на визиты и явно не склонен демонстрировать „свою руководящую роль“»1. Судя по всему, лидер советской перестройки опасался в первую очередь стать объектом критики со стороны коллег в связи с провалами в советской экономике, обусловленными непродуманными экспериментами в рамках нового политического курса.

На Западе после первоначальных колебаний линия Горбачева вызвала бурные восторги, поскольку была расценена как ликвидация «доктрины Брежнева», при котором было провозглашено правило, что ситуация в социалистическом содружестве не может быть безразличной для каждого из входящих в него государств, тем более для державы, являющейся его признанным лидером. Какие практические выводы делались из этого положения, вопрос особый, но «принцип неравнодушия» является естественным для любого союза, если он не собирается уходить в небытие. Западное ликование можно было понять, так как любые трещины в Варшавском пакте ослабляли «вероятного противника». Руководителей социалистических стран «нейтралитет» Москвы в целом также устраивал: обычные для прошлых времен нравоучения с стороны «старшего брата» мало кому среди них приходились по вкусу. Никто своевременно не разглядел связанные с этим опасности для самого существования социалистического содружества.

Энтузиазм коллег Горбачева был бы оправданным только в том случае, если бы новая линия Москвы, подтверждая отказ от силового вмешательства (каким было, например, коллективное направление в 1968 г. танков в Чехословакию), предусматривала разработку общих позиций не только по международным, но и по внутренним проблемам. Тогда можно было бы действительно говорить о прогрессе в налаживании нормальных товарищеских отношений между социалистическими странами. К началу 80х годов отрицательный опыт «перевоспитания» чехов и словаков исключал повторное направление танков куда бы то ни было. Однако острых проблем у всех стран социалистического содружества оставалось множество, а эффективных рецептов их решения не было ни у кого. Советская перестройка, задуманная как раз в качестве такого рецепта, вызывала чем дальше, тем больше разочарований.

В 80е годы политическая зависимость социалистических стран от своего лидера была ничуть не большей, чем зависимость западных стран от США. Не могло быть речи и об экономической зависимости, так как поставки энергоносителей и сырья из СССР происходили по стабильным смехотворно низким ценам, а стоимость встречных поставок промышленного оборудования зачастую перекрывала мировой уровень. Сплотить готовое развалиться социалистическое содружество могла лишь новая концепция отношений как внутри его самого, так и вовне. Однако Москвой не было предложено ни доктрины обеспечения коллективной безопасности на европейском континенте, ни схемы транс-европейского экономического сотрудничества. Набившие оскомину пустопорожние формулы типа «разрядка международной напряженности» и «общий дом Европа» не могли спасти положения. Перестроечное руководство не знало, куда вести социалистическое содружество, какую цель поставить перед Советом экономической взаимопомощи. Стабильность содружества расшатывалась и вследствие того, что поставки из СССР сокращались или запаздывали вследствие нарастающего хаоса в советской экономике. СЭВ окончательно рухнул, когда взаиморасчеты в нем были переведены (по предложению советских реформаторов) на свободно конвертируемую валюту. СССР стал окончательно не нужным «братским странам».

В переломной ситуации невмешательство Москвы было равнозначно отказу реального социализма от совместной выработки методов преодоления кризисных явлений, нараставших во всем социалистическом лагере. Внутреннее развитие социалистических стран было пущено «на самотек» со всеми вытекавшими из этого последствиями. По существу, с самого начала перестройки восторжествовал принцип: «Каждый умирает в одиночку».

Типичным для отношений конкретно с ГДР был отказ СССР оказать ей срочную экономическую помощь для преодоления последствий реализации системы мер по повышения жизненного уровня населения, которые должны были по замыслу Эриха Хонеккера переломить сохранявшуюся готовность восточных немцев при первой же представившейся возможности перебежать в более зажиточную ФРГ. Предлагавшийся экономистами ГДР рецепт был элементарно прост — СССР поставляет в республику по низким внутренним ценам СЭВ определенное количество сырой нефти сверх ее непосредственных нужд; эта нефть перерабатывается в ГДР в бензин и продается в ФРГ по высоким ценам мирового рынка; разница остается в ГДР и используется для финансирования социальных программ республики. В итоге должны были укрепиться позиции ГДР в соревновании с ФРГ за симпатии собственного населения, а упрочение восточногерманской республики автоматически означало бы консолидацию социалистического сообщества в целом. В ГДР простаивали созданные специально для советской сырой нефти гигантские нефтеперерабатывающие мощности в Шведте, намного превосходившие потребности самой республики. Но нефть «сверх нормы» так и не начала поступать в сколько-нибудь значительных количествах.

Москва мотивировала отказ тремя группами причин: 1) нефти самим не хватает; 2) дашь ГДР, придется давать и остальным соцстранам (похожие заявки с аналогичной мотивировкой поступали от них всех); 3) уровень жизни населения ГДР и так выше, чем в СССР. Все эти соображения, отражавшие вполне реальные аспекты ситуации, не учитывали, однако, ключевого положения ГДР в системе опор международного влияния Советского Союза. В данном случае (как и во множестве других) тактическое мышление совершенно очевидно взяло верх над стратегическим. «Материалистическая диалектика» рассматривала существование социалистического содружества как необратимую данность на все времена. КПСС (как, впрочем, и СЕПГ) явно переоценила прочность восточногерманской республики. Возможность развала ГДР вследствие внутреннего взрыва не принималась в расчет даже гипотетически. Не вдаваясь в углубленный анализ обстановки в ГДР, перестроечное руководство считало, что будет достаточно несколько либерализовать режим СЕПГ по образцу начатых в СССР реформ, чтобы снять недовольство населения, о котором исправно докладывали советские дипломатические и иные представительства в ГДР. И тогда все будет в порядке. В Москве были в принципе совсем не против сохранения стабильности европейского предполья СССР, но победило нежелание ради этого брать на себя какие-либо дополнительные тяготы.

Отказ почти открыто указывавшего на провалы перестройки Эриха Хонеккера последовать примеру «старшего брата» вызывал растущее раздражение у официальной Москвы, которая именно в этом видела причину продолжающегося обострения положения в республике. Между тем дело было не только в несогласии руководства ГДР рабски копировать шараханья перестройщиков, повторяя все их ошибки. Объективно перемены в республике действительно назрели и не были плодом воображения злонамеренных недругов восточногерманского социализма. Необходимость реформ была очевидна для каждого, кто хотя бы поверхностно ознакомился с пробуксовкой экономики и настроениями населения ГДР, которое требовало ослабления опеки со стороны государства, лишавшего людей минимальной свободы действий и выбора. Однако скептическое отношение руководства ГДР к горбачевской перестройке не привело к разработке своего варианта действий, учитывающего восточногерманскую специфику. Даже если признать обоснованными внутренние оценки Хонеккера, который с наслаждением констатировал, что перестройка не улучшает, а ухудшает ситуацию в советской экономике и обществе, было грубейшей ошибкой делать из них вывод о том, что в ГДР все надо оставить так, как есть. А именно подобным образом и поступало хонеккеровское руководство.

Эксперты ЦК СЕПГ подкрепляли сложившееся у лидера ГДР мнение прогнозами, согласно которым перестройка должна вскоре привести к всеобъемлющему кризису Советского Союза с весьма неопределенным исходом. В беседах со своими приближенными Хонеккер обсуждал перспективы существования ГДР в предположительном случае развала СССР. Высказывалось мнение, что ГДР могла бы уцелеть тогда лишь при условии, что ей удастся «прислониться» к процветающей ФРГ. (При этом не учитывалось, что о подобном варианте речь могла бы идти только в том случае, если бы руководству республики удалось «обеспечить тыл», заключив мир со своим народом.) Перестроечная Москва, отказывая немецким друзьям в выполнении их просьб, также со спокойной совестью советовала ГДР просить денег у Бонна. Так что сближение обоих германских государств, прежде всего в экономической области, форсировалось со всех сторон.